Однако, как оказалось, борьба за гласность еще не завершилась. 24 февраля я услышал новость, ошеломившую меня. За две недели после звонка из МВД мы собрали все документы, необходимые для выезда на объявленных нам условиях, и я позвонил в УВИР, спрашивая, в какое время следует принести бумаги. И вот тогда-то сотрудница УВИРа И. Молодцова потрясла меня, сообщив, что сверху пришло распоряжение сохранить нам гражданство и выдать советские загранпаспорта.
Немедленно я позвонил в редакцию «Огонька», и Коротич поздравил меня с этим событием, а один из его заместителей, Л.H. Гущин, даже сообщил, что немалую роль сыграл тот факт, что за несколько дней до этого я участвовал во встрече с Госсекретарем США Джорджем Шульцем, приезжавшим в Москву. «Нам даже известно, что вы говорили Шульцу и какую речь он держал в ответ», — сообщил Лев Никитович.
Вскоре от хорошо информированного научного начальника я услышал почти детективную историю о том, при каких обстоятельствах нам решили сохранить советское гражданство. Оказалось, что самые высокие партийные боссы страны вели спор — давать или не давать мне советский загранпаспорт, и первая точка зрения возобладала. Не скрою, мне было радостно, что победил не КГБ.
Но дальше началась какая-то тягомотина с выдачей этих паспортов. Каждый день выдача переносилась на завтра, потом на послезавтра. Так продолжалось неделю, а в субботу — 5 марта — жену, сына и меня вызвали утром в УВИР города Москвы и за две минуты вручили визы на выезд в Израиль. Демократия и игра в законность кончились.
Расписавшись в получении зелененьких листочков с наклеенными на них фотографиями пятилетней давности, я задал вопрос заместителю начальника УВИРа майору Илье Каракулько: «Так, может быть, вы скажете мне на прощание, кто же оказался столь сильным, что смог отменить решение самого Михаила Сергеевича Горбачева?». Стоявший у окна Каракулько, человек невысокого роста, сложил на груди руки, как Наполеон, и ответил, сжав губы и источая презрение к «изменникам родины»:
— Это решение отменил я. Оно противоречило советским законам!
Вечером того же дня мне позвонил В. А. Коротич и попросил срочно встретиться ним в метро. Он повинился, что, видимо, своими неосторожными словами инспирировал отмену решения о выдаче нам советских загранпаспортов. Он пояснил, что очень большой начальник со Старой площади позвонил ему и спросил, когда же, наконец, будут опубликованы в «Огоньке» критические письма в адрес этого диссидента Сойфера, которые уже более месяца назад были переправлены из его офиса в редакцию «Огонька».
— А я возьми да и скажи ему неострожно, что никакой вы не диссидент, а такой же советский человек, как и все остальные, и с советским паспортом едете читать лекции в Америку. Вот, наверное, после этого сразу всё и повернулось назад, — с видимой печалью проговорил мне Виталий Алексеевич.
Я понял, что человеком этим был всё тот же Егор Кузьмич Лигачев.
[Должен заметить, что в истории с публикацией мною статьи о Сталине и Лысенко в «Огоньке» Ося Атабеков повел себя необычным для него способом. Когда моя статья вышла в двух номерах, в редакцию журнала с нарочным было доставлено подписанное семью человеками письмо с опровержением правдивости моего труда и с утверждениями, что я — аморальный человек и никчемный ученый. Письмо подписала бригада тех, кто пытался утопить меня раньше, и несколько новых холуев Муромцева в моем бывшем институте — Т. П. Тихоненко, О. С. Мелик-Саркисов,
С. А. Меликова, С. К. Завраев, P.M. Каспарян, М. Ф. Шемякин и Л. М. Краснопольская. В письме давалась ссылка на И. Г. Атабекова, якобы разделявшего их взгляды. Узнав об этом, Атабеков от такой трактовки своих взглядов публично отказался. Он написал в редакцию «Огонька» свое письмо, в котором отмечал, что в прошлом имел «критическую позицию в отношении докторской диссертации В. Н. Сойфера (1975 год), которая никак не влияет на оценку статьи «Горький плод». В последнем случае автор выступает в роли публициста и историка науки .
В связи с этим я считаю своим долгом заявить, что оцениваю эту статью весьма высоко. Конечно, она опубликована, к сожалению, слишком поздно, однако написана убедительно, живо и, несомненно, профессионально» .
Письма Мишустина, Сюрина, Струнникова, бригады критиков из моего бывшего института, а также письмо Атабекова появились в «Огоньке» в апреле, когда нас в стране уже не было. Там же было помещено длинное объяснение от редакции, из которого вытекало, что ни один факт в моей статье никто опровергнуть не смог. Намек между строк был прозрачен: даже КГБ не сумел прицепиться ни к чему. Позже Коротич говорил мне, как был поражен, что ни к одной запятой придраться не смогли. Мне было очень приятно читать сильные письма в редакцию двух крупнейших советских биологов, академиков М. Х. Чайлахяна и A. Л. Тахтаджяна, бесстрашно поддержавших меня, и опубликованные также в мою защиту письма В. Я. Александрова, Г. А. Дворкина, В. И. Иванова, М. Д. Голубовского и М. Д. Франк-Каменецкого .]
Свободное копирование
