Компашка - 18

14. Кто сильнее?

При этом я столкнулся с еще одним ярким примером того, насколько сильны консерваторы — и в особенности Лигачев и верхушка КГБ — в сравнении с Горбачевым. Атаки на меня велись в эти дни с двух сторон. Люди типа Георгия Муромцева подбивали своих друзей и подчиненных писать письма с обвинениями в мой адрес, а идеолог партии Лигачев давил на редакцию, чтобы та скорее напечатала эти письма. [Подоплека интереса Муромцева, сменившего-таки Турбина на посту директора института, была ясной. В статье «Горький плод» в «Огоньке» я обрисовал роль, которую сыграл в поддержке Лысенко генерал НКВД Сергей Николаевич Муромцев (1898–1960) — изувер и садист, проводивший смертельные опыты с ядами на заключенных и собственноручно избивавший находившихся в заключении в лагере академиков П. Ф. Здродовского и Л А. Зильбера. Оказалось, что это был отец Георгия Муромцева. Потому-то последний так настойчиво и требовал от своих подчиненных и друзей, чтобы они выступили с откровенной клеветой в мой адрес и с нападками на редколлегию журнала. Два академика, друзья генерала Муромцева, — Е. Н. Мишустин и В. Н. Сюрин, прислали гневное по моему адресу письмо в «Огонек», в котором пытались обелить С. Н. Муромцева:

«Особенно больно нам, микробиологам, читать обвинения в адрес видного микробиолога С. Н. Муромцева, которого мы близко знали. Грязно клевещет В. Сойфер на

С. Н. Муромцева, величая его начальником тюрьмы, обвиняя в глумлении над репрессированными учеными. Как же может редакция «Огонька» публиковать тягчайшие обвинения в адрес видного ученого, коммуниста, не заручившись строго документированными подтверждениями?»

Подборка писем Мишустина и Сюрина, группы сотрудников из муромцевского института, а также письмо академика-генетика В. А. Струнникова были доставлены в редакцию необычным путем — из канцелярии Лигачева с требованием немедленно их опубликовать. Гневное письмо пришло также из Англии от Жореса Медведева, который счел, что я во многих пунктах не прав (в особенности в оценке поведения его учителя ПА. Жуковского). Одновременно «органы» стали торопить меня с выездом из СССР .]

Однако еще одно обстоятельство задержало меня в СССР. Утром 4 января 1988 года Горбачев собрал у себя редакторов ведущих газет и журналов. Это было через четыре дня после выхода первой части моей статьи в «Огоньке». По окончании встречи Горбачев сказал Коротичу, что статья Сойфера ему понравилась и что он предлагает, если я попрошу у него, сохранить мне советское гражданство. Эту новость Коротич тут же сообщил мне. Я решил воспользоваться советом Горбачева и написал ему еще одно письмо, в котором повторил просьбу предоставить мне возможность поехать на Запад только на два года, чтобы поработать в США в качестве приглашенного профессора, набраться опыта, который мне был так нужен после десятилетней вынужденной безработицы.

Но после выхода второй части статьи «Горький плод» взорвался Лигачев. Он раскричался на заседании Политбюро, что каждое слово в моих публикациях — антисоветское. Он напал также на замечательную статью Натальи Ивановой, в которой она срывала покров благопристойности с хапуг из верхушки Союза писателей РСФСР. Не понравились мои статьи и чинам из КГБ, нашедшим способ укоротить гласность.

12 января мне позвонил человек, назвавшийся Александром Сергеевичем Сергеевым. Сообщив, что работает в редакции еженедельника «Аргументы и факты», он вкрадчивым голосом спросил, где еще будут опубликованы мои работы, так как еженедельник будто бы завалили письмами читатели, желающие знать, где еще можно будет прочесть что-нибудь из написанного мной. Не раскусив подвоха, я рассказал звонившему о «Новом мире», «Знамени» и других редакциях, принявших мои работы. В то время, в частности, «Московские новости» заказали мне еще одну статью — ответ сыну Лысенко, который прислал в редакцию письмо в защиту своего отца. Мой ответ должен был быть опубликован 27 января этого года. Я сказал Сергееву и об этом. [Повесив трубку, я подошел к жене и с радостью поведал о звонке из «Аргументов и фактов». Не столь наивная, как я, жена огорошила меня: «Ты разговаривал с чином из КГБ, и сам им всё выболтал. Теперь ни одной публикации больше не будет!». Решив посоветоваться с кем-то знающим, я набрал ленинградский телефон писателя ДА. Гранина, с которым в последние полтора года у нас установились добрые отношения, и рассказал о случившемся. Даниил Александрович присоединился к точке зрения жены и сказал, что он, например, никому и никогда не рассказывает о том, над чем работает, где надеется опубликовать свои вещи, и делает это вовсе не из суеверия, а наученный жизнью .]

На следующее утро я решил перезвонить Сергееву и попросить его не объявлять читателям о моих работах, пока они не вышли в свет. Оказалось, что оставленный этим «джентльменом» телефон не отвечает. Я разыскал телефоны редакции «Аргументов и фактов», позвонил туда и узнал, что на самом деле никакой Сергеев у них не работает!

Но зато звонок этого «Сергеева» имел самые печальные последствия. Редакции изданий, которые я ему назвал, в одночасье, все разом, решили не печатать мои статьи. Могучая сила вкрадчивого Сергеева мне сразу стала понятной.

В знак протеста я послал председателю КГБ В. Чебрикову телеграмму такого содержания:

«Сотрудники КГБ рьяно мешают положительно ответить на мою просьбу о выдаче советского паспорта мне, моей жене и сыну и разрешить нам выехать из СССР советскими гражданами. Почему? Кто же враги советской власти: мы или ваши подчиненные? Я прошу вас срочно помочь решению этого вопроса. Я прошу также не создавать искусственных помех в издании моих работ в СССР. С должным уважением, В. Н. Сойфер».

Телеграмма была отправлена в субботу, 16 января, с уведомлением о вручении. В понедельник уведомление о том, что «ответственный КГБ по приему корреспонденции Панин» расписался в ее приеме, вернулось ко мне. Я стал ждать, к чему приведет такая просьба.

Ни к каким положительным последствиям телеграмма не привела. По телефону мне стали отвечать, что Бандура вдруг заболел, будет болеть долго, и никто в редакции «Московских новостей» не мог сказать, почему моя статья снята из номера. Главного редактора «Нового мира» С. П. Залыгина мне удалось поймать по телефону. Встретиться со мной он отказался, говорил со мной грубо, а статья моя была снята из уже подготовленного к печати четвертого номера за этот год. Главный редактор «Знамени» Г. Я. Бакланов согласился встретиться со мной, но когда я при встрече стал просить, зная его личные связи с Горбачевым, поддержать мою просьбу о сохранении гражданства, он мне в этом отказал и, пряча лицо в ладонях, стал меня укорять, что я поступил неправильно, когда дал интервью американскому телевидению.

— Что вы там говорили по-английски, я не понял, — говорил Бакланов, один из главных героев гласности, — но сам факт обращения к американской публике через голову нашего руководства неправилен. Да и лицо у вас было злое! Вряд ли мы сможем напечатать теперь вашу книгу, — завершил он беседу.