XI
Триумф Лепешинской
Законы физики торжествуют; легкие тела поднимаются вверх, тела плотные и веские остаются в низменностях. Золотари стоят триумфаторами по всей линии и во всех профессиях; они цепляются друг за друга, подталкиваюти выводят друг друга, и в конце концов образуют такую плотную массу, сквозь которую нельзя пробиться даже при помощи осадных орудий.
Легковесные. М. Е. Салтыков-Щедрин
В короткий срок после объявления Трофимом Лысенко на Августовской сессии ВАСХНИЛ об открытии им «нового закона биологического вида» нашлось, как видим, много людей, поспешивших подкрепить своими публикациями новый «закон». Благо, прочного заслона непроверенным работам никто и не собирался возводить,
В то же время сообщения о «превращениях видов», поступавшие из разных лабораторий со всей страны, придавали еще больше лихости главе «мичуринской» биологии. Он теперь постоянно, во всех своих выступлениях, настаивал на бесспорном подтверждении его «закона», вешал о все новых случаях зарождения новых видов в «недрах старых видов». В ставшем для него привычным и единственно допустимым тоне — победном — Лысенко писал:
«Нашей мичуринской биологией уже безупречно показано и доказано, что одни растительные виды порождаются другими ныне существующими видами…
Теперь уже накоплен большой фактический материал о том, что рожь может порождаться пшеницей, причем разные виды пшеницы могут порождать рожь. Те же самые виды пшеницы могут порождать ячмень. Рожь может также порождать пшеницу. Овес может порождать овсюг и т. д. Все зависит от условий, в которых развиваются данные растения».
Вместе с тем большинство биологов (даже кое-кто из ближайшего окружения Лысенко) отлично сознавали, что эти «порождения» всерьез не доказаны, что никакого безупречного Фактического материала в руках Лысенко нет, а что «факты» подбрасывают ему мошенники и шарлатаны. Не мог не понимать этого и Трофим Денисович[1].
В самом деле, если клетки пшеницы внезапно, в одно мгновение превратятся в клетки другого вида или рода, то это должно означать, что все макромолекулы в клетках, все внутриклеточные структуры исходного вида или рода станут иными. Как ни был неграмотен Лысенко, но все-таки кардинальные трудности в объяснении таких превращений он не мог не осознавать.
И вдруг до него дошло, что это препятствие можно обойти. Лепешинская уверяет, что кроме клеток есть еще особое, бесклеточное вещество. Оно не живое, но «как бы живое», во всяком случае, при каких-то ему не очень ясных, но Лепешинской вроде бы известных условиях, оно может стать живым. И тогда из этого вещества, как из живой воды в сказках, могут возникать живые клетки. Так, может быть, вид превращается в другой вид через стадию живого вещества?
Как только Лысенко оценил великую для него практическую выгоду, исходящую от идеи Лепешинской, он возликовал и принялся за дело. Что-либо проверять, убеждаться в том, что за словами Лепешинской стоят не одни артефакты, он, естественно, не стал. Он уже убедился на своем примере, как надо поступать: нужно использовать партийные органы, чтобы по их команде авторитет Лепешинской был бы закреплен «на века» этим апробированным способом.
22—24 мая 1950 года в Москве собрали специальное совещание биологического отделения Академии наук СССР совместно с руководством Академии медицинских наук и ВАСХНИЛ по Проблеме живого вещества и развития клетки. Приказ о его созыве и команда биологам о необходимости обеспечить триумфальное признание Лепешинской поступили из ЦК партии. Как вспоминала Ольга Борисовна:
«В самый тяжелый момент, когда последователи немецкого реакционера, идеалиста в науке Вирхова, перешли к аракчеевским методам борьбы… ко мне на помощь пришел отдел науки ЦК ВКП(б), под руководством которого Академией наук СССР было созвано совещание биологического отделения…».
Председательствовал почти на всех заседаниях академик-секретарь биологического отделения АН СССР Александр Иванович Опарин, получивший известность после публикации в 1924 году книги «Происхождение жизни», в которой излагалась его гипотеза о том, как могла возникнуть жизнь на Земле. В президиуме совещания восседал Лысенко. Опарин, занявший кресло академика-секретаря биоотделения АН СССР после завершения Августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года, когда крупнейшего ученого А. А. Орбели удалили от руководства наукой, хорошо понимал правила игры и всеми силами Лысенко угождал. Он всегда демонстрировал на публике, что разделяет все взгляды Лысенко и безоговорочно поддерживал любые его предложения. Полная управляемость Опарина была хорошо известна и в партийных верхах.
Открывая совещание, Опарин в первых же фразах дал установку, вполне укладывавшуюся в русло господствовавшего в официальных кругах разделения наук на прогрессивные и отсталые:
«Среди биологов капиталистических стран господствующее положение и сейчас еще занимает механистический метод познания жизни… Эта точка зрения при своем логическом развитии неизбежно заводит исследователя в тупик идеализма, что было блестяще доказано в докладе Т. Д. Лысенко на сессии ВАСХНИЛ…».
Рефреном повторялись слова о преимуществе социальной системы, при которой только и возможны такие высоты в постижении жизненных процессов. Об этом твердо сказал Опарин:
«…такая постановка вопроса возможна только в Советском Союзе. Нигде в капиталистическом мире принципиально не могут быть осуществлены такого рода попытки, просто уже вследствие определенной идеологической установки, определенных подходов к самой проблеме жизни».
С этого же тезиса начала свой доклад и Ольга Борисовна:
«Большевистская партийность в науке требует боевой направленности в изучаемых вопросах, требует борьбы против идеализма и метафизики в науке…»
Та же общая установка прозвучала в выступлениях Г. К. Хрущова, И. Е. Глущенко, С. Л. Брайнеса и других.
Лепешинскую представили как автора выдающегося открытия, которое стало возможным только благодаря тому, что автор стоит на позициях единственно правильной методологии — диалектического материализма и марксистско-ленинской философии в целом. Все обсуждение проходило под прикрытием лозунга Сталина: «Ломать старые традиции, нормы, установки, когда они превращаются в тормоз для движения вперед»132.
Длинным было выступление Т. Д. Лысенко. Эту речь он потом несколько раз перепечатывал в разных изданиях.
«Нам ясно, — говорил Лысенко, — что когда произносишь слово «развитие», то это всегда должно связываться с тем, что все, что способно развиваться, имеет начало и конец. По старой же теории, которая утверждает, что клетка развивается только из клетки, начала клетки якобы не бывает, она всегда происходит из клетки. Такое представление не научно, оно не соответствует действительному развитию не только живой природы, но и вообще всей природы.
Для работников биологической науки, которые стоят на позициях марксистской теории развития, ясна ложность положения, утверждающего, что растительные и животные клетки развиваются только из клеток.
Правильное теоретическое представление, что клетки могут развиваться и из вещества, не имеющего клеточной структуры, теперь экспериментально обосновано работами Ольги Борисовны Лепешинской. В этом большая заслуга Ольги Борисовны».
Как видим. Лысенко очень обрадовало, что Лепешинская подставила подпорку под шаткую конструкцию его собственных умозрительных гипотез. «Теория» живого вещества, нужная Лысенко как воздух для подведения «научной» базы под провал в практике сельского хозяйства, вызванный его собственной деятельностью, его очень ободрила. Не ухватиться за помощь, исходившую от Лепешинской, он не мог. Поэтому он уверял:
«Теоретическая основа данного фактического материала та же, что и для материала, добытого Ольгой Борисовной Лепешинской…
Каким путем это происходит? Можно ли себе представить, что, например, клетка тела пшеничного растения превратилась в клетку тела ржи?
Этого я себе не могу представить. Этого быть не может.
Мы себе представляем это дело так: в теле пшеничного растительного организма… зарождаются крупинки ржаного тела. Но это зарождение происходит не путем превращения старого в новое, в данном случае клеток пшеницы в клетки ржи, а путем возникновения в недрах тела данного вида, из вещества, не имеющего клеточной структуры, крупинок тела другого вида. Эти крупинки вначале также могут не иметь клеточной структуры, из них уже потом формируются клетки и зачатки другого вида.
Вот что нам дают для разработки теории видообразования работы Ольги Борисовны Лепешинской.
Научные положения О. Б. Лепешинской вместе с другими завоеваниями науки войдут в фундамент нашей развивающейся биологии».
В ходе совещания коренной трансформации подверглась история борьбы Лепешинской с критиками ее взглядов. Принципиальность ученых, выступавших против поверхностности ее суждений, требовавших чистоты научных доказательств, боровшихся с прожектами, кои лишь носили оболочку новаторства, а по сути были возрождением давно отвергнутых наукой положений, была теперь объявлена происками реакции и результатом буржуазного перерожденчества. Один из руководителей медицинских учреждений В. Д. Тимаков заявил о раскритикованной учеными книге Лепешинской:
«Вся ее книга пронизана идеями Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и является образцом партийности в науке».
Совершенно иначе характеризовали теперь и личность Лепешинской. Если раньше о ней отзывались отрицательно, то с этого момента ее негативные стороны вдруг стали подавать как неоспоримо позитивные. Особенно странно было слышать, как известный русский патолог, интеллигент старой выучки, академик А. Д. Сперанский[2] обелял многолетнюю некрасивую борьбу Лепешинской с учеными и так говорил о ней:
«Можно прямо сказать, что О. Б. Лепешинская долгое время несла на своем исследовательском пути крест поношения. Она, однако, не потеряла оптимизма в данном деле… Только старый большевик, каким является О. Б. Лепешинская, в состоянии был преодолеть эти насмешки и подойти к такой форме доказательств, которые могут убедить и других. Лично мне было бы печально, если бы из-за методических недостатков дело О. Б. Лепешинской, дело нашей, советской науки было бы дискредитировано, если бы наша наука подверглась насмешливому к себе отношению со стороны лиц, всегда готовых к подобным издевательствам».
Академик Сперанский был озабочен тем, как теперь следовало вести себя коллегам Лепешинской. И снова рецепт поведения строился не на научных основах, а на ином базисе:
«…в первую очередь ей должна быть оказана помощь идейно-политическая. Мы должны признать себя ответственными за дело О. Б. Лепешинской и облегчить тяжесть, которая пока висит на плечах нашей милой Ольги Борисовны».
Всеми этими разговорами Совещанию был придан особый характер. В условиях безоговорочного одобрения политической линии, занятой Лепешинской, и одновременно полного подавления всякой научной критики можно было сообщать любые невероятные факты, голословно уверяя, что они доказаны в ходе самых совершенных научных изысканий.
В опытах дочери Лепешинской — Ольги Пантелеймоновны клетки якобы развивались из чистого белка (совсем по Энгельсу: «Что такое жизнь? Жизнь есть способ существования белковых тел». Будто ни нуклеиновых кислот, ни липидов, ни углеводов, ни других типов молекул небелковой природы со времен Энгельса в клетках не нашли!). Муж Ольги Пантелеймоновны — В. Г. Крюков настаивал на том, что глобулярные белки образуются быстрее под влиянием добавления извне препарата нефракционированных нуклеиновых кислот (вот оно — расширение научного поиска!). В конце своего доклада Крюков пришел к обобщению такого рода, которое вообще выходило за рамки науки:
«Мы стоим очень близко от возможности получения живого из неживого, от постановки проблемы оживления».
Конечно, когда Лепешинская и ее подопечные вещали о глобулярных белках, о нуклеиновых кислотах, мышечных клетках, — надо было, разумеется, трезво к этому относиться и понимать, что отличий белков от нуклеиновых кислот они не знали, ни тех, ни других изучать не могли, потому что не владели необходимыми для этого методами и знаниями.
Несомненно, это было понятно многим из присутствующих в зале. Было от чего встревожиться. Но никому из тех, кто мог бы выступить против псевдоноваторов, опошляющих науку, и сразиться с ними в принципиальном споре, слова не предоставили.
У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, что никто из присутствующих в зале вообще не обращал внимания на то, что говорят с трибуны авторы удивительных открытий, и что никто не придает значения собственным речам. Но это было не так. Все все понимали, но были запуганы, деморализованы, душевно опоганены всей предшествующей жуткой реальностью, когда несогласных беззаконно гнали с работы, а то и арестовывали…
Президент АМН СССР, генерал-лейтенант медицинской службы, по специальности патолог (то есть сугубый профессионал в той области, где шаманствовала Лепешинская), Николай Николаевич Аничков выступил на совещании с цветистой речью, в которой восхвалял достижения Ольги Борисовны. Когда он вернулся домой, то на даче, расслабившись, признался своему приятелю В. М. Карасику:
«Давление сверху было такое большое, что пришлось все эти пакости с улыбкой произносить. Я потом три дня рот полоскал…»
Известный цитолог М. А. Барон, по его словам иногда помогавший Лепешинской, прочувствованно разглагольствовал о том, как он любит вечерком зайти к Ольге Борисовне домой и поболтать о ее открытиях, звал присутствующих ознакомиться в перерыве между заседаниями с ее препаратами, выставленными для обозрения.
«С полной ответственностью я подтверждаю техническую доказательность этих препаратов».
— заверил этот вполне грамотный специалист по клеткам.
Затем многие выступили с сообщениями о ничуть не менее захватывающих открытиях. М. М. Невядомский утверждал, например, что из вируса саркомы образуются лимфоцитоподобные клетки. Предвидя возможные возражения, он загодя парировал их так:
«Ничего неожиданного мои данные не представляют. Почему? Путем электронной микроскопии при увеличении в 28–50 тыс. раз ясно видно, что при большом увеличении вирус становится очень похожим на опухолевую клетку»144.
Нужно было обладать поистине особым зрением, чтобы увидеть, как безъядерная, до крайности просто устроенная структура вируса, имеющего лишь белковую оболочку и свернутую внутри спираль нуклеиновой кислоты, стала бы при любом увеличении похожей на чрезвычайно сложную клетку высшего животного с десятком типов специализированных внутриклеточных органелл.
Другой кудесник — К. А. Лавров якобы отчетливо различил клетки, сформировавшиеся внутри других клеток.
«Вот рак губы, — говорил он. — В раковой клетке располагается другая клетка».
Ближайший лысенковский сотрудник Н. И. Нуждин обрадовал присутствующих еще одним сенсационным наблюдением. Живое вещество, о котором даже сама Лепешинская говорила довольно невнятно, удалось будто бы рассмотреть этому члену-корреспонденту АН СССР. В свое время он прошел школу классической генетики, но «вовремя» переметнулся в лагерь Лысенко, без помех затем защитил докторскую диссертацию и был особенно ценим Лысенко. Недаром Нуждин стал заместителем Лысенко на посту директора Института генетики АН СССР (когда я думаю об этих людях, мне часто приходят на ум некрасовские строки о том, что ученик не может не нести обязанности чтить учителя, «преклонять колени» перед одним лишь именем учителя; так вот, учителем Нуждина был в числе других учителей и Н. И. Вавилов, но стоило временам смениться, как Нуждин не то чтоб колени преклонил, а своим предательством помог уничтожить физически своего учителя. Вспомним и другого поэта: «О, времена. О, нравы»). По словам Нуждина, его опыты продемонстрировали, что в природе имеет место «…постоянное ежеминутное происхождение живого из неживого».
Еще глубже проник умом в сущность живого Н. М. Сисакян[3]. Вместе с сотрудниками ему будто бы посчастливилось «воссоздать из осколков белковые тела, обладающие рядом жизненных функций».
Конечно, для такой работы нужен был особый — партийный подход, возможный только там, где науку делили на «нашу — пролетарскую» и «чуждую — буржуйскую», о чем и заявил без обиняков Сисакян:
«Задача искусственного создания молекул белков… чужда по своей идейной направленности ученым капиталистических стран».
Однако эта мешанина домыслов с вымыслом была тепло встречена академиками трех академий — Академии наук СССР, Академии медицинских наук СССР и ВАСХНИЛ. Среди самых именитых и титулованных жрецов советской науки нашлось немало покровителей оригинального таланта О. Б. Лепешинской и примкнувших к ней. Прознав о ВЫСОЧАЙШЕМ одобрении ее «идей», многие академики решили, что посты и звания стоят дороже принципов и чести. Лепешинская их стараниями получила теперь возможность повторять в своих похожих друг на друга книгах и брошюрах[4]:
«Выдвинутые и обоснованные нами на совещании положения привлекли широкое внимание его участников: генетиков (Лысенко, Глущенко, Авакян, Нуждин), патологов (Аничков, Сперанский, Давыдовский. Невядомский), цитологов (Студитский, Хрущов, Барон. Лавров), микробиологов (Имшенецкий, Бошьян, Жуков-Вережников, Тимаков), зоологов (Павловский), биохимиков (Опарин, Сисакян, Северин) и др.».
Те, кто активно «поработал» на Августовской сессии ВАСХНИЛ. проявили себя на славу и на этом совещании. Не зря Лепешинская на первое место ставила Лысенко и его команду — Глущенко, Авакяна и Нуждина, не зря она поминала добрым словом Сисакяна, выступившего с биохимическими «доказательствами» правоты Лысенко в вопросах яровизации на сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года и теперь спешившего погреть руки и на живом веществе. Не случайно перечисляла Ольга Борисовна таких ярых лысенкоистов, как посредственный гистолог, но ловкий партийный функционер А. Н. Студитский, или микробиолог, ставший за год до этого директором Института микробиологии АН СССР и в 1946 году членом-корреспондентом АН СССР А. А. Имшенецкий, или Г, М. Бошьян, или Н. Н. Жуков-Вережников. Все они не выступили на сессии ВАСХНИЛ вовсе не потому, что были «по ту сторону» лысенковских баррикад, а потому, что их не позвали, обидев этим.
Спешили порадеть за новых героев биологической науки даже те, кто вроде бы имел или, во всяком случае, мог иметь свой собственный голос в науке: академик АН СССР В. Н. Павловский и пытавшийся десятилетиями играть роль неподкупного рыцаря науки академик С. Е. Северин, много лет заведовавший кафедрой биохимии животных Московского университета, грамотно читавший лекции студентам, то есть человек, доподлинно знавший, что, выступая за Лепешинскую, он лжесвидетельствует. В качестве доказательства правоты лепешинковщины С. Е. Северин ссылался на работу М. Г. Крицман, А. С. Кони ковой и Ц. Д. Осипенко о синтезе белков из молекул-предшественников. Однако позже В. Н. Орехович с сотрудниками доказали, что в упомянутых опытах происходило банальное бактериальное загрязнение154.
Одними ссылками на артефакты дело не ограничилось. Северин обратился к Лепешинской с прочувствованными словами:
«И. В. Давыдовский[5] принес благодарность О. Б. Лепешинской за свежую струю, внесенную ею в патологию. Я готов благодарить О. Б. Лепешинскую от имени биохимиков…»
Хорошо рассчитал Сергей Евгеньевич цену такого возблагодарения: в 1953 году он стал членом-корреспондентом АН СССР, в 1968 году — академиком этой академии, а в 1971 году — Героем Социалистического Труда. Так что смотреть в корень и рассчитывать наперед эти люди умели и знали, ради чего следует пресмыкаться.
Их стараниями Лепешинская получила полное право писать:
«По признанию совещания в Академии наук, работами цитологической лаборатории Академии медицинских наук СССР впервые разоблачены до конца идеалистические концепции Вирхова в этой области и, невзирая ни на какие трудности и препятствия, смело отброшены идеалистические положения Вирхова и его последователей, что открыло возможности для продвижения науки вперед».
А чтобы всем стало окончательно понятно, в каком направлении будет теперь двигаться советская биологическая наука, Лепешинской в тот год преподнесли еще один щедрый подарок — долгожданную Сталинскую премию первой степени в размере 200 тысяч рублей! Сделано это было необычным способом. Лепешинскую выделили из числа прочих лауреатов. Не стали ждать очередного срока присуждения премий, а опубликовали в газетах экстраординарное сообщение о внеочередном вручении ей одной премии как ученому с величайшими заслугами. Лепешинская и ее дочка «не стеснялись» объяснять всем встречным и поперечным, что распоряжение об этом поступило лично от Сталина (к слову сказать, в том же году, но в положенное время Сталинских премий были удостоены Жуков-Вережников и Глущенко).
В октябрьском номере журнала «Огонек» была помещена фотография счастливой лауреатки и статья о ее жизненном пути. Корреспондент журнала рассказала о том, как ее встретила дома новая героиня науки — «седая, коротко остриженная женщина с живыми, блестящими из-под очков глазами и строгим лицом», сообщила, что Лепешинская «говорит… громким, немного резким голосом», что «родилась (она) в богатой семье… первое представление о социальном неравенстве получила в родительском доме». Корреспондент, конечно, не обошла стороной революционную деятельность Ольги Борисовны, ее знакомство с Лениным, даже о «партийной столовой для эмигрантов-большевиков (в Женеве)» было упомянуто, причем сказано, что «Ольга Борисовна сама стряпала, кормила товарищей», но ничего не рассказывалось о том, какое научное открытие сделала эта женщина. Зато особое место в очерке занимал рассказ дочери лауреата Ольги Пантелеймоновны о героических чертах характера ее матери.
«Неутомимая у меня мать, — улыбается Ольга Пантелеймоновна, — настойчивая до предела. Когда ей было шестьдесят пять, она решила сдать нормы ГТО[6]. И сдала, представляете. Она плыла пятьдесят метров с гранатой в руке! Весь берег был усеян народом, и все волновались, когда увидели, что седая женщина поплыла, держа в вытянутой руке гранату. Усталая, но довольная и веселая, вышла она на берег и сдала совершенно сухую гранату».
