Стало мне полегче. Стали сознавать мои труды. Кто был хороший, середняк, он везде шёл, на любую работу. А кто был беднота, когда было всё единолично (а в колхозе их звали не беднота, а …) их так звали, то они работали так. Вот, бывало, все уже на работу собрались, а беднота только печку затопила. Вот и жди с них работы. Где попашет, там и плуг оставит. Где поборонит, там и борону оставит. А я пойду мерить и вижу — борона уже травой заросла. Бывало, таскала на себе борону. Ну потом на правлении стали так постановлять: если оставила, то сама и привези, ну без платы, этот час в трудодень не записывать. Стали меньше оставлять. В 1935 году дали, нам трактор, тоже одно горе. Так плохо пахал, так накорёжет, что лошади валялись. Нельзя совсем было боронить. А потом и совсем отказались, боронить: «Бороните сами, раз напортили». И вот, бывало, напашут тракторами, и надо мерить, сколь напахали. Я тоже мерила для себя сколь надо семян отпускать на посев. И вот раз намерила я столь гектар, а трактористы тоже намерили. И у всех получилось по разному. У одного примерно восемь гектар, у второго десять, у меня двенадцать, а у кого пятнадцать. Вот сели на лужок и давай пересчитывать. А я сижу, слушаю. У кого сколь, а у меня правильно. А трактористы были все грамотные. У кого пять классов, у кого и семь классов, а у кого четыре класса. А я была грамотея. И вот, сколь не считали, получилось столь, сколь я намерила. Они снова ходили мерить. И тогда бригадир тракторной бригады стал верить мне. И не стал больше мерить для себя. Я тогда взошла в доверие и трактористам и колхозникам.
Подруг я не заводила, все были для меня одинаковы. Кто, что заработал, тот то и получи. Заведи сегодня подругу, а завтра она тебя продаст. Все стали ангелы. А я помню 1933-й год, хватит, потерпела. Я стала греметь и в сельсовете. И премию стали начислять. Ну я премии никогда не брала, просила, отдайте тому-то, кто хорошо работал, безотказно. У них нет отходника, а у меня муж есть. Стали колхозные праздники справлять — 7 ноября и 1 мая. Стали резать баранов или телёнка. Стали стряпать. А на водку продадим хлеба и водки купим. Выбирали хороших стряпух. Кто обеды, кто с пирогами. Я горазда была пироги печь, хорошо получалось. Стали давать лошадей, по беседам ездить. Ну с условием, прикрепляли ответственного человека, чтобы коня не испортить. Беречь, как своего, берегли. А то было так — не наш конь, колхозный. И леший с ним, пускай сдыхает. Вот так всё это и было, и промотали. Многое потеряли. А всё себе убытки-то. С государством рассчитайся.
Стали мужички приезжать зимой в отпуск. И смотрят, на жён — каждый день надо идти в колхоз лён трепать да мять. А ведь мы лён-то сеяли только мешков наткать. Ведь лён-то у нас не растет. Мужьям это не нравилось, что только месяц поживешь и опять уезжай. А в колхоз-то их не заманишь, нет. Теперь единоличного поля не посеяно. Стали некоторые своих жён увозить с собой в Ленинград. Тут стали запрещать давать справки из колхоза. Ну семейные-то жили в колхозе, привыкли. Не надо было просить уже, что поработайте, пожалуйста, а сами шли. И бедноты не стало. А лодыри были. Вот опять дашь наряд. Она заболела. А раз заболела, давай справку от врача. А нет, то прогул. А к концу месяца увидят, что трудодней-то нет, кричат: «Меня бригадир обманул!», и на весь колхоз. А я уже научилась с такими людьми, лодырями. Стала все записывать в отдельную тетрадь. И когда бывало, прибежит кто-нибудь в правление, и жалуется счетоводу, меня вызывают. И я подам все сведения: где была, какого числа, что делала. Вот так и терпела. Надо было и свою усадьбу пахать. В первую очередь шла навстречу тем, кто хорошо работал.
Стало полегче работать, да и привыкла ко всему. Была уже хозяйкой всего колхоза. А председатель сел и ноги свешал на меня. Он знал, что дело у меня идёт. Сидит, да шьёт.
Да в то время и в Ленинграде не было ситцев. Там была очередь. Если где дают, то с ночи занимали очередь. И давали ситцу по десять метров в одни руки. Тогда мой муж, как выходной день, вставал в три часа ночи, занимал очередь в двух или трёх магазинах, и получал по десять метров. Ну не того, какого хотел, а какое достанется. Вот и присылал посылки по пятьдесят или шестьдесят метров всякого и фланели, и коленкора, и шерсти, и шёлку, и батиста, и всякой ткани. Чего давали, то и брал. Так и все наши мужички стали присылать посылками.
А с керосином тоже плохо было. Присылали из Питера тарами. По сорок литров бутыли. Малой скоростью шло до Антропово, а там на лошадях ездили до дома. Мне муж прислал две бутыли по сорок литров. Ну когда трактористы стали работать, то у них можно было купить. Ну кое-кому они тоже не давали. Боялись, что докажут. Надо было язык крепко держать.
