После школьных уроков, пообедав, я отправлялся до вечера на этюды. Приходил уже затемно, мыл кисти с хозяйственным мылом в раковине у входа в столовую и шёл ужинать. И меня кормили повара на кухне, даже если ужин давно прошёл и столовая была закрыта.
За 22-м кварталом Чиланзара, в кишлаке, стояли безлюдные дома, а среди полей было старинное, но не заброшенное кладбище, засыпанные золотыми листьями, небольшие побелённые известью мазары , тихие аллеи, скамейки, вековые деревья, редкие старики, обрыв реки и… небеса! Талдыкин, не зная о кладбище, но, видимо, ощущая настроение от моих акварелей, смотрел на мои этюды и ворчал: «Ты так трагически пишешь, будто тебе ботинки жмут. Откуда трагизм?! Тебе 14 лет. Будь самим собой». (Несколько тех этюдов я подарил Фаине Михайловне Перовой.)
С детства я любил музыку. Папа ставил для меня пластинки – «Парад зверей» Сен- Санса, Паганини, марш из оперы «Аида», оперу «Севильский цирюльник», хоралы Баха, чьи воображаемые портреты я писал. Один из них понравился моему брату Вите, который похвалил, сказав: «Этот портрет очень удачный!».
К музыке нас приобщал в интернате композитор Борис Дубровин. Он устраивал необычные музыкальные вечера, сопровождая музыку показом репродукций художников – современников тех или иных композиторов. Дубровин был учеником знаменитого композитора Козловского. А Козловский, в свою очередь, был другом художника Александра Волкова. Помню, Дубровин показывал мне запрещённую Библию и говорил, что эту Библию Козловскому подарил сам Александр Николаевич Волков.
В старших классах Дубровин подшучивал надо мной, говоря, что я подражаю Модильяни, – когда увидел однажды, что я пишу картину, слегка выпив. А заметив мои юношеские томления, посоветовал прочесть роман Арагона «Орельен». Я прочёл и был очень взволнован любовью Орельена к Беренике.
Преподаватели Дубровин и Плаксин подталкивали нас к поискам параллелей между музыкой и живописью. Музыку я потом искал в живописи, где линией пытался передать мелодию, а в цвете – гармонию как в музыке.
Сказывалось на интересе к музыке и то, что ученики художественного отделения учились в одном классе с учениками-музыкантами. Бывало так, что те, кто окончил музыкальное отделение, становились художниками, но почему-то не наоборот. Например, Таня Литвинова окончила школу как музыкант, а в Ашхабаде обучалась в художественном училище. И сейчас работает в ашхабадском ТЮЗе художником.
Один год я ходил почти ежедневно в оперный театр им. Навои. Познакомился с работниками театра настолько, что свободно входил через служебный входа в театр, где делал наброски с балерин, и с парящих на сцене, и за кулисами, где они стоят, согнувшись, держась за верёвку и, тяжело дыша, говорят друг другу: «Ой… всё… больше не могу!…»…, и вдруг вылетают на сцену и опять легко парят в фуэте .
Ах, театр! Красные роскошные кресла, блеск огромной люстры, позолоченный орнамент стен, витые колонны, бездушное железо и тросы механизмов сцены - держащие прекрасные декорации в переливах света и цвета. Балерины - стройные ножки, смех, улыбки, синие веки, локоны, дешёвые блёстки, потоки пота со спин и грудок в старые халаты. Но красивые до умопомрачения! А рядом танцоры - «воины» в шароварах, иронизируют, смеются, сплевывают на пол. В микрофоне гремят приказы, затем просьбы и потом уже усталые мольбы к актёрам режиссёра, худощавого молодого человека. В креслах сидят директор - «супермен» в черных очках, седые композиторы и дирижёры; гримёры и рабочие сцены скользят, как тени, между артистами. Волшебная жизнь! Кажется, это была генеральная репетиция «Тахира и Зухры», одной из постановок 25 узбекских национальных опер и балетов.
Свободное копирование
