В августе 1928 г. Чехов пришел к Мейерхольду, который занимал в это время номер в одной из гостиниц Берлина, и передал ему предложение Рейнгардта. Рейнгардт предложил Мейерхольду заключить с ним контракт на следующих условиях: Рейнгардт определяет Мейерхольду очень большую сумму, превосходящую жалование самых знаменитых актеров в его театре. В течение двух лет Мейерхольд может вообще ничего не ставить. Потом Рейнгардт предоставляет ему полную свободу ставить что угодно и в каком угодно духе. Не успел Чехов закончить, как вскочила Зинаида Райх: «Михаил Александрович! Вы изменник и подлец! Прошу Вас немедленно покинуть нашу комнату». Чехов смущенно ретировался. Мейерхольд пошел вслед за ним. Они потом долго сидели в вестибюле и беседовали. Беседу начал Чехов:
«Всеволод Эмильевич! Вы понимаете, что Вы там погибнете?» «Понимаю!» «Зачем же Вы туда едете?» «Не могу иначе, Михаил Александрович, не могу. Когда мне было 16 лет, мой отец, фабрикант, публично меня порол в цеху за то, что я распространяю прокламации на его фабрике. Потом всю жизнь я помогал революции. Давал деньги. Кому и на что, я точно не знаю. Но помогал, но давал. И сейчас я не могу. Вы понимаете, не могу изменить своей жизни». «Но ведь Вы же не этого хотели и не этому помогали, тому, что там сейчас есть?» «Не этого. Но все-таки не могу».
Пожав друг другу руки, они расстались навсегда.
По приезде в Москву Мейерхольд поставил «Клопа» Маяковского. Видел я и этот спектакль. Первые два акта — там, где изображается нэповская Москва — были великолепны. Прекрасен был Игорь Ильинский в главной роли. Не преминули два друга (Мейерхольд с Маяковским) уязвить и Луначарского, который терпеть не мог так называемого «левого театра». «В искусстве я — тихоновец», — сказал он как-то в приятельском разговоре во время ужина после диспута А. И. Введенскому.
Во втором акте «Клопа» Игорь Ильинский говорит комсомольцам: Надоели вы мне со своими пошлыми агитками. Вот я спою вам романс.
На Луначарской улице стоит старинный дом.
С прекрасной старой лестницей.
С изячнейшим окном.
Общий хохот. Аплодисменты. Но последний акт — коммунизм — был ужасен. Серые стены, напоминающие железобетон. Все в каких-то халатах. И все говорят штампованными фразами. Помню, отец сказал: «Какая ужасная будет жизнь. Вот тоска. Это же не жизнь, а какая-то лаборатория». Мне запомнилась эта фраза и этот последний акт пьесы «Клоп». Здесь сказалось самое ужасное, что есть в советской идеологии: представление о социализме как о стандарте, как о мертвенном единообразии. И даже две столь яркие индивидуальности, как Маяковский и Мейерхольд, не могли преодолеть этой одури. И в этой одури веяло той реакцией 30-х годов, которая погубила и Маяковского, и Мейерхольда, и искусство — главное дело их жизни. Т. к. мне уже, верно, не придется больше говорить о В. Э. Мейерхольде, расскажу про его конец. До 1932 г. Мейерхольд, как единственный тогда крупный театральный деятель-коммунист, продолжал считаться официальным режиссером. Но в 1932 г. наступила катастрофа. Мейерхольд решил поставить комедию (уж не помню фамилию драматурга) «За стеной». В пьесе показывался московский быт начала 30-х годов. Коммунальная квартира. Очереди. Карточки. Бесконечные разговоры о соседе, ответственном работнике, который живет «за стеной». Бесконечные пересуды о пайках, которые он получает, об автомобиле, на котором он ездит. В конце пьесы известие: человек за стеной окончил жизнь самоубийством. Всеобщее ликование. Спектакль обещал быть настолько смешным, что во время репетиции даже маляры, которые работали наверху в люльках, не могли удержаться от смеха. Но вот «просмотр». По традиции на просмотр к Мейерхольду являлось все руководство «партии и правительства» (в том числе Сталин). И вдруг на всем протяжении спектакля — гробовая тишина: ни одного смешка, ни одного хлопка. После спектакля выходит смущенный Мейерхольд. Сталин бросает:
«Ну что ж. Постараемся это забыть!» — и уходит. Оказывается, обитатели Кремля расшифровали «за стеной» как за кремлевской стеной.
С этого времени судьба Мейерхольда была решена. Его гибель была лишь вопросом времени. Впрочем, и без того Сталин мог бы предъявить Мейерхольду немалый счет. Спектакль «Земля дыбом», посвященный «первому красноармейцу Республики Льву Троцкому», хвалебная рецензия Троцкого о спектакле. Но самое главное: в наступающую эпоху становились излишними бунтари типа Мейерхольда и Маяковского. Троцкий в своем некрологе о Маяковском писал: «В сумерках революции гибнет поэт революции Маяковский». Можно перефразировать: «В сумерках революции гибнет актер революции Мейерхольд». А он был актером революции. Не благодаря партбилету (это чепуха!). Он был революционер в искусстве: дерзание, творческий порыв, перевертывание всех столов, разрушение всех правил, все вверх ногами — вот лейтмотив всей жизни Мейерхольда.
Последние годы Мейерхольда были очень трудны. Ни один его спектакль не пропускался на сцену. Был забракован даже юбилейный спектакль к 20-летию Октябрьской революции. Последний спектакль, который ему удалось выпустить, — это «Дама с камелиями» А. Дюма (сына). Спектакль был поставлен в 1933 г. Я видел его весной 1934-го, когда театр приехал на гастроли в Ленинград. Это была лебединая песня. Тот, кто видел этот спектакль, вряд ли его забудет. Здесь Мейерхольд отказался от игры в балаган, от гротеска, от буффонады. Все было поставлено в чисто реалистическом плане. Обстановка, аксессуары — весь стиль 2-ой половины XIX века был воссоздан на сцене. Даже бокалы, которыми чокались актеры, были старинные, хрустальные. Когда Мейерхольду говорили, что в зрительном зале все равно не видно, какие бокалы, он отвечал: «Мне нужно это для актеров. Звон хрустальных бокалов зажигает актеров». Реализм так реализм. По этому спектаклю можно было изучать Францию XIX века. Чего тут только не было: молодые поэты, приехавшие в Париж из провинции, молодые честолюбцы, приехавшие сюда в поисках славы, шансонетки, распевающие песенки Беранже, Бальзак, Золя, Мопассан. Как ему удалось так раздвинуть кулисы пошловатой, слезливой драмы Дюма — это непостижимо. И на этом фоне Зинаида Райх в роли Маргариты Готье. Для театральщиков стало шаблоном говорить о том, что Зинаида Райх — не актриса и что актрисой её сделал Мейерхольд. Зинаида Райх, конечно, актриса. И Мейерхольд её «не сделал», а разбудил в ней актрису. Потому что эта своеобразная, истеричная женщина, травмированная своим первым чудовищным браком (ее первый муж был С. Есенин), нуждалась в особом подходе, в особых методах работы. В Маргарите Готье она была во всяком случае великолепна. За 10 лет, которые я знал ее на сцене, она выросла в большую трагическую актрису. Впрочем, может быть, было и другое: сейчас, когда я вспоминаю Маргариту Готье в исполнении Зинаиды Райх, я задаю себе вопрос: не было ли здесь предчувствия трагедии, наступившей в ее жизни. У больных, истеричных женщин ведь предчувствия особенно сильны. Вспоминаются бессмертные строчки Пастернака:
Когда случилось петь Дездемоне, — А жить так мало оставалось, — Не по любви, своей звезде, она, По иве, иве разрыдалась.
Так и возлюбленная Мейерхольда выразила свое предчувствие смерти в трагическом образе Маргариты Готье. В это время положение Мейерхольда сильно пошатнулось; театральные и журналистские шавки ждали только сигнала, чтобы наброситься на него, а пока попробовали силы в спорах о «Даме с камелиями».
Свободное копирование
