В 1825 году была переведена с французского трагедия: «Габриэль де-Верши». Покойный брат мой играл роль графа Фаэля, мужа Габриэли, а я (по назначению Катерины Семеновны) исполнял роль графа де-Куси, возлюбленного Габриэли. Мне в то время было лет 19-ть, а ей далеко уже за 40, но она и тогда еще не утратила своей изящной красоты. Вообще природа наделила ее редкими сценическими средствами: строгий, благородный профиль ее красивого лица напоминал древние камеи; прямой пропорциональный нос с небольшим горбом, каштановые волосы, темно-голубые, даже синеватые глаза, окаймленные длинными ресницами, умеренный рот, — все это вместе обаятельно действовало на каждого, при первом взгляде на нее. Контральтовый, гармоничный тембр ее голоса был необыкновенно симпатичен и в сильных патетических сценах глубоко проникал в душу зрителя. В греческих и римских костюмах она бы могла служить скульптору великолепной моделью для воспроизведения личностей: Агриппины, Лукреции, или Клитемнестры. Но вот в чем еще важная заслуга нашей русской артистки: знаменитая Рашель играла в трагедиях Расина и Корнеля, звучные и плавные стихи которых и теперь еще цитируют, как образец классической версификации; а наша Семенова играла эти самые пьесы в переводах Лобанова, Поморского или, что еще хуже, графа Хвостова. Признаться, надо было много иметь таланта, чтобы, произнося на сцене такие дубоватые вирши, приводить в восторг зрителей своей игрой. Это все равно, если бы теперь, например, заставить гениальную Патти пропеть дикую ораторию абиссинского маэстро…
Приведем для образчика несколько этих неудобо-выговариваемых стихов:
Гермиона, в трагедии «Андромаха», пер. гр. Хвостова.
Где я? Что делаю? Что делать остается?
Почто сей жар в груди? Почто так сердце рвется?
Я по чертогам сим, скитаючись, бегу…
Люблю, иль злобствую — сама знать не могу.
или:
Держа в руке кинжал, в себя вонзила меч!
А вот стихи из трагедии «Ифигения в Авлиде», в переводе Лобанова, который тогда считался лучшим переводчиком:
О змей, ужаснейший Мегеры лютых чад,
Чудовище, что к нам извергнул в гневе ад!
И небо не гремит и зрю ее не мертву,
Но где, несчастная, найти мечтаю жертву?
или, в той же трагедии.
Мой дух трепещет!
То кровь царя богов,
Что гром с Олимпа мещет!
* * *
Федра, Клитемнестра, Медея, Семирамида, Камилла (в Горациях), Антигона и Меропа — были торжеством таланта К. С. Семеновой.
Не знаю почему, но одно место в трагедии «Медея» так сильно на меня подействовало, так глубоко врезалось в моей памяти, что даже, по прошествии более пятидесяти лет, я как теперь ее вижу, слышу звук ее обаятельного голоса: это было именно последнее явление в 5-м акте, когда Медея, зарезав своих детей, является в исступлении к Язону: в правой руке она держит окровавленный кинжал, а левой — указывает на него, вперив свирепые глаза в изменника, и говорит ему:
Взгляни… вот кровь моя и кровь твоя дымится!
Этот стих, произнесенный ею, постоянно производил потрясающее действие на зрителей и вызывал гром рукоплескании. Здесь мне пришло на память одно грустное происшествие, случившееся с Семеновой в Москве, которую она не раз посещала.
Свободное копирование
