В 1790 году, мой муж был пожалован в полковники. Императрица дала ему полк, и он принужден был отправиться в действующую армию[1]. Эта разлука для меня была очень тяжела: я едва оправилась после родов и была очень слаба.
Отсутствие моего мужа продолжалось несколько месяцев; возвратившись, он должен был снова покинуть меня. Он надеялся вскоре вернуться ко мне, но обстоятельства войны изменились. Не имея возможности вернуться в Петербург и рассчитывая расположиться с полком на зимние квартиры, он просил меня приехать к нему и прислал двух унтер-офицеров сопровождать меня. Это приказание было для меня очень приятно, но радость была омрачена мыслью, что мой отъезд причинит много горя моей матери.
Моя мать занялась приготовлениями к отъезду, нашла врача, окружила меня всевозможными предосторожностями, прибавила к моим двум спутникам еще третьего, офицера, и заставила меня взять с собой компаньонку, которая жила у нее в доме. Это была прекраснейшая особа, но большая трусиха. Моя мать проводила меня до Царского Села; здесь я получила записку от брата, служившего в Гатчине у великого князя; он писал мне, что великая княгиня требует непременно, чтобы я заехала проститься с ней. Это было по дороге, но я была в дорожном костюме; погода была холодная, а предстоявшее мне путешествие продолжительное и тяжелое. Так как ее императорское высочество желала непременно видеть меня в дорожном платье, то я должна была отбросить этикет в сторону. Я приехала, меня повели в комнату г-жи Бенкендорф и чрез несколько минут позвали к великой княгине; я вошла в кабинет ее высочества, где она ждала меня. Она обняла меня и сказала много теплых слов по поводу моей супружеской привязанности; затем усадила меня за свой письменный стол, приказав написать письмо моей матери, долго беседовала, послала за великим князем, заставила его поцеловаться со мной и наконец очень нежно распростилась.
И вот, двадцати двух лет от роду, полная здоровья и отваги, ехала я во весь опор в Бессарабию. Недалеко от Витебска я вышла из экипажа, пока перепрягали лошадей; я вошла в постройку, похожую на барак, где уселась на стол, так как все стулья были поломаны. Я приказала распустить несколько плиток бульона, чтобы подкрепить силы. Вдруг в комнату с шумом входит какой-то военный и передает мне письмо и толстый пакет. Я была в восторге, узнав на письме почерк моей матери, и в радости не заметила, кто его принес; но, оправившись от охватившего волнения, я узнала графа Ланжерона, французского эмигранта[2], который в качестве волонтера отправлялся в действующую армию. Я встречалась с ним в Петербурге у графа Кобенцеля и у принцессы Нассауской. Поблагодарив его, я опять села на стол, чтобы продолжать свой завтрак, за которым он внимательно следил; я старалась доесть его поскорее, чтобы показать ему, что я вовсе не намерена делить его с ним, что я совсем не хотела его визита, и что он мог уходить. Он так и сделал. Дверь в соседнюю комнату была открыта, и я слышала, как он потребовал себе, как можно скорее, молока; какой-то еврей тотчас принес ему большой кувшин молока с огромным куском хлеба, но так как он ел не садясь и все смотрел в мою сторону, то это мне наскучило, и я возвратилась в свой экипаж, который скоро был готов.
