Есть ранняя эпоха в нашей жизни, о прошедших моментах которой всегда вспоминают с грустью, — эпоха, когда все способствует нашей самоудовлетворенности: здоровье юности, свежесть впечатлений, естественная живость, которая владеет нами; ничто тогда не кажется невозможным. Все эти способности мы употребляем на то только, чтобы наслаждаться жизнью всевозможными способами. Предметы проходят пред нашими глазами, мы рассматриваем их с большим или меньшим интересом; бывают такие, которые поражают наше внимание, но мы слишком увлекаемся их разнообразием, чтобы в них вдумываться. Никогда мы не ножен сосредоточиться на чем нибудь одном. Воображение, чувствительность, которые наполняют наше сердце, эти душевные движения, которые дают себя чувствовать для того, чтобы смущать нас, и которые как бы предваряют нас, что они должны господствовать над нами, — все эти различные чувства волнуют, тревожат нас, а мы не можем разобраться ни в одном из них… Вот что я испытывала, вступая в свет, в ранней своей молодости!
Мое детство протекло почти все в деревне: мой отец, князь Голицын[1], любил жить в готическом замке, пожалованном царицами его предкам[2]. Мы оставляли город в апреле месяце и возвращались туда только в ноябре. Моя мать была небогата, и потому не могла дать мне блестящего образования[3]. Я с ней почти не разлучалась: своей добротой и ласками она вполне приобрела мое доверие; я не ошибусь, если скажу, что с тех пор, как я стала говорить, я от нее ничего не утаивала. Она позволяла мне свободно бегать повсюду одной, стрелять из лука, спускаться с холмика, перебегать через равнину до речки, окаймляющей ее, гулять по опушке леса, куда выходили окна комнаты моего отца, влезать на старый дуб, около самого дома, и срывать с него желуди; но зато мне строго запрещалось лгать, клеветать на кого нибудь, невнимательно относиться к несчастным, презирать наших соседей, людей бедных, грубоватых, но добрых. Как только мне минуло восемь лет, моя мать стала нарочно оставлять меня с ними одну, чтобы я приучилась занимать их; она уходила, чтобы работать на пяльцах, в соседний кабинет, откуда могла, не стесняя нас, слышать весь наш разговор. Уходя, она говорила мне на ухо: «поверь, мое дорогое дитя, что нельзя проявить больше любезности, как принуждая себя к ней, и нельзя выказать более ума, как в то время, когда применяются к пониманию других», — священные слова, которые принесли мне большую пользу и научили меня никогда ни с кем не скучать!
Я бы желала обладать талантом для того, чтобы описать наше жилище, которое является одним из красивейших местечек в окрестностях Москвы. Этот готический замок имел четыре башенки; во всю длину фасада тянулась галерея, боковые двери которой соединяли ее с флигелями; в одном из них помещались моя мать и я, в другом — мой отец и приезжавшие к нам гости. Вокруг замка расстилался громадный красивый лес, окаймлявший равнину и спускавшийся, постепенно суживаясь, к слиянию Истры и Москвы. В треугольнике воды, образовавшемся этими двумя реками, отражались золотые лучи заходящего солнца; вид был чудесный. Я в это время садилась одна на ступеньке галереи, с жадностью любуясь этим прекрасным пейзажем. Взволнованная, растроганная, я приходила в особое молитвенное настроение духа и убегала в нашу старинную готическую церковь, становилась на колени в одном из маленьких углублений, в которых когда-то молились царицы; священник один тихим голосом служил вечерню, один певчий отвечал ему. Я стояла с наклоненной головой, часто заливаясь слезами. Все это может показаться преувеличенным, но я и упоминаю об этом лишь потому, что все это истинная правда, и потому, что я убеждена по собственному опыту, что в нас существуют, предрасположения, которые проявляются в нас еще в ранней юности и которые бесхитростное воспитание развивает тем легче, что вся его сила заключается в естественном развитии природных задатков. В это время я имела несчастье потерять восемнадцатилетнего брата[4]; он был красив и добр, как ангел. Моя мать была удручена этим горем; мой старший брат[5], находившийся в это время с дядей, Шуваловым[6], во Франции, приехал утешать ее. Я была в восторге от его приезда: я жаждала знаний, умственных занятий, я осыпала его вопросами, которые очень его забавляли; я питала настоящую страсть к искусствам, не имея о них понятия.
Свободное копирование
