Но последняя моя встреча с Милко, ради которой я всё это рассказываю, состоялась через 14 лет, в 1989 году. Мне уже вручили в Нью-Орлеане премию «Золотое перо свободы», телевидение, газеты и журналы много обо мне писали, а я вернулся в Вашингтон для каких-то встреч, и вдруг в номере Шератона, где я жил, раздался телефонный звонок. К моему удивлению, звонил Милко и хотел встретиться. Пришёл ко мне и для начала объяснил, что теперь работает в Госдепартаменте Соединённых Штатов — преподаёт украинский язык его сотрудникам. Говорил, что вынужден был давать обо мне показания, потому что иначе бы ему не разрешили жениться на американке и уехать из СССР. Рассказывал, как попал на работу в Госдепартамент, не объяснил, но сказал, что написал при своём приёме на работу о том, что давал против меня показания. Потом имел наглость предложить мне выступить и перед слушателями его группы (я тогда много выступал, рассказывал о положении в СССР).
Конечно, Юрий Милко был сотрудником КГБ, приставленным к Сергею и в Киеве, а потом «выбился в люди», добился направления в США и прямо в Госдепартамент. Вероятно, удалось соблазнить подходящую американку. Правда, рассказывая о своём доме где-то в Вермонте, жену он уже не упоминал.
После того, как Юра Милко притащил меня на просмотр фильмов Сергея, знакомство наше восстановилось. Времени прошло достаточно, раздражение моё улеглось, да к тому же фильмы его производили ошеломляющее впечатление. Я ведь до этого ни одной его картины, кроме «Теней забытых предков», не видел. Больше он меня в трусах не встречал, но в чём-то отношения наши даже стали ближе. Впрочем, я знаю, в чём — в его бесконечных рассказах. Почти все они стали откровенно эротичны. Возможно, его чуть раздражала моя откровенная холодноватость в общении и ирония. Для себя я считал, что личная жизнь, как моя, так и знакомых, потому и личная, что говорить о ней незачем. Но Сергея просто раздирали страсти. И он был не способен молчать о них. Вспоминал, как влиятельный украинский режиссёр Савченко, много помогавший Сергею, говорил о его первой судимости, ещё несовершеннолетним, за групповое изнасилование: «Если будешь вести себя нормально, никто тебе этого не напомнит». Он мог с большими физиологическими подробностями говорить о своей бывшей жене, о том, как сам он в семнадцать лет уже боялся ходить в баню с отцом: «Я был такой хороший, такой горячий». Рассказывал, как шёл по Киеву с приехавшим известным грузинским вором, кажется, Нугзаром, и тот показывал на шедших перед ним девушку с парнем с восторгом, говорил: «Смотри, какая у неё ….», — «А я ему поддакивал, имея в виду, конечно, её парня». Потом действующим лицом, скорее покорно терпеливым, оказывался у него в квартире какой-то сержант милиции, за ним — отец известного киевского футболиста, масса известных музыкантов, режиссеров, какой-то пастушок в белой рубахе на Карпатах, полубезумный мальчик дивной красоты (он называл его Аленом Делоном), с которым уже всех познакомил и пытался познакомить и меня. Мы шли с этим изысканным красавцем по Владимирской, и вдруг перед нами появилась почти старуха — редкой уродливости, в грязном, заношенном плаще и таких же грязных старых ботах, и «Ален Делон» Сергея, совершенно забыв обо мне, прервав наш разговор, как завороженный, пошёл за этой отвратительной грязной старухой. Я пошёл домой. Это была характерная странность знакомых, выбираемых Сергеем.
Свободное копирование
