Здесь, наверное, уместно будет сказать вообще о принципах воспитания Меркурьевым будущих актеров. Позволю себе привести его собственные слова:
"Меня волнует, что мы после себя оставим. Хорошего актера воспитать трудно. Он должен знать жизнь человеческую! Мы стараемся, чтобы наши студенты с первых шагов ощущали свою надобность людям, к которым они обращаются со сцены. Чтобы такого актера воспитать, нужны железная дисциплина, режим, устав. Когда мы набираем очередной курс, приходится предупреждать: "Будет жизнь почти казарменная". Знаете эту песню: "Солдатушки - бравы ребятушки, где же ваши жены? Наши жены - ружья заряжены, вот где наши жены..." Так вот эта песня точно отражает суть актерского дела. Актер должен отдавать всего себя. Я бы назвал актера солдатом. И для воина и для артиста строжайшая дисциплина - первое условие службы. Сцена - наше высшее командование, наш бог, она требует беззаветности. Нашим первокурсникам по 16-17 лет, а они называют друг друга по имени-отчеству. Сначала стесняются, а потом привыкают. Это ведь лучше, чем "Танька-Ванька", это культуру вносит в отношения. Наша профессия, да, наверно, и любая другая, требует от человека благородства и чувства собственного достоинства. А это с "Танькой-Ванькой", по нашему убеждению, не сочетается. У нас каждый крупный проступок обсуждается на собрании курса, и каждый студент должен выступить - обнаружить свою позицию. Мы хотим вырастить не равнодушных обывателей. Мы даем нашим студентам полную творческую и даже хозяйственную самостоятельность. Режиссура, костюмы, реквизит, организация концертов - все на них. Такая деятельность развивает в ребятах инициативу, умение ориентироваться в сложной ситуации - словом, учит жить без "суфлера". И когда они кончают институт, нам за них не страшно. Наши ребята готовы к тому, чем может испытать их актерская судьба,- к огромным нагрузкам, и эмоциональным, и физическим".
Летом 1946 года Василий Васильевич снимался в фильме Н. Кошеверовой "Золушка" в Риге. Мы же жили под Выборгом на самом берегу озера, катались на лодке, ловили щук. Как-то, поймав большую щуку, мы отправили телеграмму в Ригу Василию Васильевичу: "Погода прекрасная. Ловим больших щук. Приезжай. Целую. Ирина". Эта телеграмма напомнила мне другую телеграмму, посланную Васичу в 1934 году. Рано утром мы проснулись от крика на той стороне озера, от знакомого и дорогого голоса Васеньки. "Ого-го-го!" раздавалось далеко. Я выскочила из избушки, которая стояла на краю озера. Села на лодку и поплыла за ним. На обратном пути он рассказал мне, как, получив телеграмму, содрал бороду и, несмотря на уговоры всей группы, уехал. Будучи всегда очень дисциплинированным и организованным, и на этот раз Вас Васич, конечно, не изменил своему обычаю из-за моей телеграммы: просто стояла несъемочная погода. Прощаясь с режиссером картины, он просил вызвать его, как только начнутся съемки. Оснащенные рижскими блеснами, мы сели в лодку, захватив с собой маленького Петю. Васич распустил леску с блесной и моментально зацепил "либо бревно, либо щуку", как он сказал,- и потащил. Появилась огромная рыбина.
Вскоре Вася вернулся на съемки. В картине "Золушка" самое мое любимое место, когда Меркурьев - Лесничий на балу смотрит на подошедшую к нему и взглянувшую на него Золушку - Я. Жеймо, а она перед ним маленькая-маленькая, и он смотрит на нее вниз одобряющими, любящими и удивительно добрыми глазами.
В умении все выразить взглядом Меркурьев был большим мастером.
Так же было и в фильме "Сыновья", в сцене, когда жена Карлиса (ее замечательно играла Л. П. Сухаревская) нападает на него за то, что он фашист. Как он воспринимает это! Одними добрыми глазами, много говорящими, но скрывающими тайну...
На улице с Василием Васильевичем стало более и более неудобно появляться. Его все узнавали. Только он один, занятый своими мыслями, ничего и никого не замечал. Вот что однажды ответил сам Василий Васильевич на вопрос, как он относится к своей популярности:
"Приятно ли быть известным? Вынужден сказать: не знаю. Почему-то я принимаю знаки внимания так, будто они относятся не ко мне. Иногда соседи по электричке или по трамваю спорят даже: Меркурьев я или не Меркурьев. Одни говорят "он", другие доказывают, что Меркурьев быть таким не может. Я глаза закрою, слушаю. Приятно, что знают Меркурьева, ну, а я здесь при чем? Я никогда не мог соединить похвалы, награды, разные проявления известности со своей особой. Такая странность..."
Никто из посторонних не предполагал в Меркурьеве застенчивости и робости, так же, как никто не знал, как много работал Василий Васильевич, чтобы прийти к простоте и непосредственности образа. Он был застенчив, хотя не подавал виду. Застенчивость была в нем, даже когда он выходил на сцену кланяться после спектакля. Это придавало ему особое обаяние. Всегда, приехав домой, внимательно расспрашивал он, что удалось ему в спектакле и какая была неудача.
