Часто, когда человек вспоминает свое прошлое, жизнь встает перед ним в виде застывших мгновений, серии старых фотографий. То, что много лет назад казалось смешным, сейчас вспоминается с грустью, трагическое - с юмором, будничное - празднично. Изменилась я, изменилось время...
Но когда я мысленно "опрокидываюсь" в прошлое - для меня сегодняшнего дня не существует. Прошлое застыло. Как на фотографии.
Я очень люблю рассматривать старые фотографии. У меня собралось много книг и фотоальбомов начала века. Вот царская фамилия. Фотограф снял их спины. Сильный ветер, грязь. Женщины приподняли юбки - они свисают такими тяжелыми тюками, видны зашнурованные ботинки. Почему мы, изображая высший свет на сцене, всегда играем фасад? Ведь они такие же люди, как и мы, чувства с веками не меняются...
Когда-то, когда я не была актрисой и слушала выступления артистов, мне было интересно все: и как говорят, и в чем одеты, и что было в детстве. Почему же сейчас, перебирая свою жизнь в памяти, я думаю: об этом говорить неудобно, об этом - неинтересно, об этом - бестактно... Что остается? Выставить фасад?..
В детстве я записала в своем дневнике: "Какое же это счастье - быть актрисой. Сегодня ты живешь в 16-м веке, завтра - в 20-м, сегодня ты королева Англии, завтра - простая крестьянка. Ты можешь по-настоящему пережить любовь, стыд, ревность, разочарование через великие творения и великие роли. Тем самым ты как бы расширяешь свою жизнь. А чем шире и многообразнее жизнь - тем меньше страха перед смертью. Ведь ты свое уже получила!"
А когда я сидела в театре и перед началом открывался занавес - со сцены чуть-чуть веяло прохладой, я думала: вот ведь там, на сцене, и воздух-то другой, особенный.
Теперь, много лет спустя, стоя за кулисами в ожидании начала спектакля, иногда с температурой, в легком платье на сквозняке (во всех театрах мира на сценах почему-то сквозняки), я в щелочку занавеса смотрю в зал и думаю: "Счастливые! Они сидят в тепле, в уютных мягких креслах и ждут чуда..."
Как-то, задав вопрос "Где вы работаете?", одна женщина мне сказала: "Повезло вам, каждый день ходите в театр!.." Ей и в голову не пришло, что я туда хожу каторжно работать.
В моем детстве все девочки мечтали быть актрисами. И это особенно проявлялось почему-то в восьмом классе. Но я мечтала стать актрисой, мне кажется, еще в детском саду. И в драматических кружках участвовала чуть ли не с детсадовского возраста.
Пришла на консультацию к педагогу В. И. Москвину в Училище имени Щукина. Даже не могла волноваться, ведь всю жизнь(!) готовила себя к этому. Спросили: "Какую школу окончила?" Ответила: "Фестьсот двадцать фестую".
- Девочка, - сказал мне Москвин, - с такой дикцией в артистки не ходят!
Что делать? После долгих мучений, борьбы с самой собой, решила все бросить, круто изменить образ жизни, даже образ мышления. "Крест на мечте". И, конечно, - в шестнадцать лет все воспринимается в превосходной степени - крест на жизни.
Поворот так поворот. Пошла в университет на экономический факультет. И старалась учиться как можно прилежней. Заглушала в себе мысли о театре, запрещала думать о нем...
Много лет назад я случайно попала в один клуб. Среди прочих секций там была секция массовиков-затейников. Когда все молодые люди разделились на группы, я, конечно, пошла смотреть именно на этих - как же их учат, чему? И что это за смельчаки, добровольно пожелавшие стать массовиками-затейниками?
Их было человек тридцать-сорок. Они расселись по углам большого зала, молчали, с трепетом ждали, когда их начнут учить. Некоторые хихикали в кулак. Кто-то загородился газетой. У кого-то слетели от волнения очки. Когда их стали вызывать - знакомиться, представляться, - видно было, как каждому из них трудно оторваться от стула, а тем более выйти в круг. Все они, как на подбор, - самые застенчивые из застенчивых, некрасивые, сутулые, близорукие... Одни краснели пятнами, другие заикались, третьи шепелявили, и никто не умел танцевать. И когда обучавший их известный затейник совсем отчаялся, перестал улыбаться и острить и понял, что его гигантский опыт не может расшевелить эту аудиторию, он предложил им игры, как в доме отдыха, что-то искать с завязанными глазами или прыгать в мешках. Тут некоторые немного осмелели - с завязанными глазами легче: кажется, что никто тебя не видит. И в мешках они прыгали с удовольствием, с каким-то облегчением. А в общем, это было зрелище мучительное, и я думаю, из этой затеи ничего не вышло. Но все-таки интересно, - и у меня было много поводов вспомнить этот случай, смешной, но более печальный, чем смешной, - интересно, почему же в массовики-затейники добровольно пошли именно те самые ребята, которые пишут письма в журнал "Наука и жизнь" или известным психиатрам: "Как избавиться от застенчивости?"
Я - застенчива. И заметила, что многие актеры патологически застенчивы в быту. Боятся общаться с внешним миром, с незнакомыми людьми. Может быть, я и мечтала стать актрисой, чтобы не быть самой собой? Я помню, как в первом классе учительница попросила принести фотографию моей мамы. Я отыскала старую открытку, на которой была изображена какая-то западная актриса в роскошном длинном платье 18-го века и вклеила на место лица этой актрисы мамину фотографию...
А когда меня спрашивали: "Девочка, кем ты хочешь быть?" - я говорила: "Великойактрисой". Причем для меня "великая актриса" - было одним словом. Впрочем, актерами редко становятся случайно. Почти все актеры с детства мечтают стать "великими". Это призвание.
Я занималась в школьном драмкружке, вела его Татьяна Щекин-Кротова, игравшая главную роль в спектакле Эфроса "Ее друзья". Мы бегали в Центральный Детский театр на этот спектакль, все были влюблены в молодого Ефремова, который играл застенчивого сибиряка. Он нам казался неотразимо красивым.
В университете, на III курсе, пришла в Студенческий театр МГУ, его вел Липский, актер Вахтанговского театра. В его постановке "Коварство и любовь" я успела сыграть служанку. Он умер, и тогда мы решили возродить знаменитую предвоенную Арбузовскую студию. Позвали Арбузова и Плучека руководить нами, они согласились, но в это время Плучека назначили главным режиссером Театра сатиры, а Арбузов сказал, что один - не потянет. Порекомендовал нам Ролана Быкова, молодого актера московского ТЮЗа.
Мы - несколько "старейшин" студии (помню Зорю Филера, он потом был актером "Современника", Абрама Лившица - профессора математики, Севу Шестакова - тоже профессора, который сыграл потом в "Такой любви" Человека в мантии, он практически руководил всем студенческим театром) пошли в ТЮЗ. Я первый раз попала за кулисы. Было очень интересно, какие-то особые запахи. Шел спектакль "Айболит", по которому впоследствии Быков сделал фильм "Айболит-66".
К нам вышел маленький худенький человек в костюме и гриме Бармалея. Когда мы предложили ему руководить Студенческим театром МГУ, он испугался: "Я? Университетским театром?! Да я не смогу!.." Но мы его уговорили.
Тогда же в "Новом мире" напечатали пьесу Павла Когоута "Такая любовь". Для того времени пьеса была странная, непривычная, с повтором сцен - одни и те же эпизоды проигрывались в сознании разных персонажей. Мы взяли эту пьесу.
Как всегда бывает в театре при счастливом стечении обстоятельств, "Такая любовь" стала коллективным творчеством. В ход пошло все: и знания "старейшин" - в университетском театре играли и преподаватели, и профессора, - и молодая энергия Ролана Быкова. Главную роль сыграла Ия Савина, я - жену главного героя. "Такая любовь" стала событием. Это был второй спектакль (после "Современника"), на который пошла "вся Москва".
После этого успеха Быкова сразу же пригласили в Ленинград, сниматься в роли Башмачкина в "Шинели". Там же ему предложили руководить театром, и он оставил нашу студию. Так на самом взлете, уже вкусив хорошую публику, мы опять оказались без руководителя. Пошли какие-то традиционные постановки, например, режиссер Калиновский сделал спектакль "Здравствуй, Катя!" - обычный спектакль по советской пьесе. Мы поехали с ним на целину, целый месяц катали его по степям, иногда играли на сдвоенных грузовиках.
Тем не менее оставаться без руководителя театру было нельзя, и тогда его возглавил Сергей Юткевич. После мобильной, интересной, демократичной работы с Быковым, когда в одном спектакле человек играл, а на другом был осветителем (я, например, была и актрисой, и реквизитором), представления Юткевича о театральной иерархии показались нам устаревшими. Нам хотелось сохранить студийность, но, к сожалению, в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Наш театр раскололся, и мы организовали просмотр для набора в студию при Театре Ленинского комсомола. Колеватову - директору "Ленкома" понравилась идея создания двухгодичной студии, которая пополняла бы актерский состав. По всей Москве были расклеены объявления о наборе.
После первого фестиваля (лето 57-го года) повеяло каким-то новым ветром, и идея студийности, само слово "студия" привлекали больше, чем обычное театральное училище. Шел бесконечный поток молодых людей. Помню Зину Славину - она тоже поступала к нам в студию, ее не приняли, но потом мы с ней встретились на курсе Орочко в Щукинском училище.
Наконец студию набрали и начались занятия. Я была кем-то вроде зав. репертуарной частью - вывешивала расписание занятий, созванивалась с педагогами, следила за посещением (хотя смысла в этом не было - ходили все охотно).
На открытие студии опять пришла "вся Москва". Помню молодого Евтушенко, у меня сохранилось фото - Ширвиндт со студийками... Руководили студией Михаил Шатров и Владимир Ворошилов, режиссером был Оскар Ремез, он очень интересно работал, с новым театральным мышлением (как потом сложилась его судьба - не знаю).
Через год меня уволили из студии с формулировкой "за профнепригодность". Дело в том, что весь этот год я продолжала бегать в Студенческий театр МГУ, играть там всякую дребедень, быть реквизитором. Видимо, эта моя раздвоенность и самостоятельность раздражали. Возник конфликт, сути которого я сейчас уже не помню. Но с Шатровым я потом много лет не здоровалась - делала вид, что не замечаю. Когда снималась в "Шестом июля" - фильме по его сценарию - переписала по-своему речь Спиридоновой на съезде. Он ничего не сказал, а роль от этого стала только лучше. Больше ни с Шатровым, ни с Ворошиловым судьба меня не сталкивала.
И вот меня уволили за профнепригодность. Я сидела у памятника Пушкину и ревела. Мимо шла моя приятельница: "Дура, что реветь, пошли в училище!" Она взяла меня за руку и привела в Щукинское училище. Меня приняли, но условно из-за дикции (дикция так и осталась с "шипящими", хоть я и работала с логопедом). Так я попала на курс, который набирала Анна Алексеевна Орочко. На нашем курсе было много взрослых людей, с высшим образованием, а одним из дипломных спектаклей стал "Добрый человек из Сезуана", который поставил Юрий Любимов. И вот с этого "Доброго человека..." начался Театр на Таганке, в котором я проработала тридцать лет...
