Momento more

15

 Вернулся в Иркутск 19 июля. Дочь радостно встретила меня, чего нельзя было сказать о жене. Она обвиняла меня во всех своих болезнях, невзгодах, злоключениях. Наши отношения настолько обострились, что я решил порвать супружеские узы, связывающие нас в течение четверти века.

Я стал серьезно задумываться о самоубийстве, и как-то ночью, когда не спалось, начал писать Ольге предсмертное письмо. Но 24 июля, в день, когда мне исполнилось пятьдесят лет, мы неожиданно помирились, и гнетущее состояние тех дней прошло, как проходят все житейские невзгоды, и как на смену ненастью приходят ясные, солнечные дни.

В начале августа проводили Таню в детский санаторий, который размещался в лесу за городом. Вскоре она там заболела, затемпературила, и ее поместили в изолятор. Когда мы с Ольгой приехали навестить ее, то смогли увидеть ее только через окно. В ее взгляде было так много мученья и упрека, что мы почувствовали себя виноватыми, что родили ее в этот мир юдоли и страданий.

Несчастливым было ее пребывание в санатории, она часто температурила, диагноз не был установлен, врачи признавали не то тонзиллит, не то лимфаденит. Наконец-то мы привезли ее домой.

Тревожным был для нас этот август 1952 года: болезнь дочери, беспокойство о сыне, который был на практике на севере Иркутской области и не подавал о себе никаких вестей. Жена совсем извелась.

Наконец и я серьезно заболел. Проснувшись рано утром, я по привычке взял книгу, хотел почитать и не мог, буквы прыгали перед глазами. Чувствовалась слабость, сильная головная боль, была шаткость походки. С трудом я добрался до места службы, где окружной терапевт Корнаков осмотрел меня и направил в госпиталь. Там меня хотели оставить для стационарного лечения, но я отказался, и меня отпустили, дав несколько дней освобождения от работы. Я не знаю, что это было: легкое ли кровоизлияние в мозг или спазмы сосудов; но это не прошло бесследно. Это было началом заболевания, которое продолжает тревожить меня. С тех пор прошло много лет; но и теперь нередко внезапно, без видимых причин закружится голова, почувствуешь слабость, и походка станет неуверенной. Это как напоминание: "momento more" - помни о смерти. Но тот первый приступ в Иркутске был самым тяжелым и продолжительным.

А жизнь продолжалась. В начале сентября уехал в Ялту Михайлевич, затем проводили Тучина в Ригу, куда он был переведен. В ветотделе остался я один. Предстояла полевая поездка - военные учения штаба округа. И, хоть я еще не оправился от болезни, пришлось ехать.

Учения проходили в двухстах километрах к северо-западу от Иркутска. Ехали ночью в каком-то темном вагоне до станции Тыреть, а потом в автобусе по разбитым грязным дорогам.

Учения продолжались около десяти дней. Уже начались первые ночные заморозки. Жил я в палатке, спал в спальном мешке, питался в военторговской столовой и несмотря на тяготы полевой походной жизни чувствовал себя лучше, чем в городе.