Память моего дневника - 36

Память моего дневника. Глава 36

Пипа Суринамская

В начале декабря нас ожидал своеобразный экзамен по литературе в виде сочинения, которое бы стало допуском к ЕГЭ. Это был второй год такой практики, что, впрочем, не умаляло нашего волнения. Тамара Васильевна тогда пригласила для нас преподавателя, который бы научил нас работать с текстами и писать такого рода сочинения, где содержание превалирует над формой. Это была Мария Алексеевна, лучше преподавателя по литературе у меня, пожалуй, и не было. Она открыла для меня Набокова с его нежным романом «Машенька», Эдгара По с его жуткими рассказами, написанными романтическим методом и ещё некоторых авторов. Она с большим теплом отзывалась о моих работах, что меня, разумеется, воодушевляло.

В дневнике я писала много про учебную рутину, но куда без этого. Уроки, курсы, домашние задания. Без занятий по гитаре и фортепиано недели были бы совсем безрадостными. Впрочем, мне тогда нравилось решать тесты по русскому языку. Вообще, люди уже давно заметили, что им нравится делать то, что у них хорошо получается.

Учителя спрашивали, какой я факультет выбрала. Кто-то хвалил за серьёзный выбор, кто-то с сомнением замечал, что мне как творческому человеку на экономике будет скучно. Но другого пути я уже не видела, поэтому вынуждена была оправдываться или уходить от ответа. Тогда я всерьёз не признавалась себе, чего мне на самом деле хотелось от будущего, и понимала только то, «как должно» мне поступить.

Осенние каникулы были насыщенными: курсы никто не отменял, а прервать занятия по фортепиано я сама бы не согласилась. Тогда же я неожиданно для себя стала чаще думать про Алана Рикмана. Меня как будто что-то беспокоило, но я никак не могла понять этого.

На некоторое время Елена Тимофеевна (учительница математики, которая вела у нас уроки в пятом классе, когда мы ещё учились по потокам) заменила Веру Игоревну. Она не скрывала своей неприязни к нам и даже не пыталась сдерживаться. Я до сих пор не могу понять, чем мы её досадили, что она на нас откровенно срывалась, но видимо, причины тому были. В первый же день она отчитала Настю, даже, кажется, довела её до слёз (что сделать не так-то просто, ведь у Насти всё-таки был сильный характер).

Через два дня досталось и мне. Если кто-то по-настоящему и раздражал Елену Тимофеевну, то, видимо, это была я. Она сделала мне замечание из-за какой-то ерунды, поэтому я испытывала даже не обиду, а скорее какое-то недоумение. Впрочем, после этого я стала за глаза называть её Пипой Суринамской.

У меня всё были мысли о своём предназначении, которого я никак не могла разгадать, но которое заставляло меня думать о некой предстоящей мне миссии. Помню, я в то время дала интервью для «Перемены», за которое мне теперь немного стыдно. Я ещё не могла толком сформулировать своих намерений, поэтому говорила с некоторым пафосом. И моё «хочу запомниться всему миру» читалось не иначе, как «хочу стать знаменитой». Вроде бы, это одно и то же, но смысл я вкладывала немного другой. У меня было тогда какое-то максималистское желание нежного возраста сделать что-то хорошее и непременно для всех людей.

Как-то мы успели поучаствовать в музыкальном конкурсе имени Кабалевского. Я только играла на мелодике, но поскольку от этого зависело всё выступление Майи, Олеси и Марата, я больше всех волновалась. Правда, потом Ольга Афанасьевна сказала, что я и выступила лучше всех.

Очередь дошла до первых пробных экзаменов – по русскому языку и по математике. Приближался день сочинения по литературе, а это означало, что у нас оставалось последнее занятие с Марией Алексеевной. Мне тогда было немного грустно от этого, и я искала возможности сохранить какой-нибудь канал для взаимодействия с ней. Повод нашёлся сам собой: она попросила у меня текст последнего сочинения, и я переслала ей его на электронный адрес. Правда, написать сообщение по этому адресу вторично решилась только через год.