Объявлять голодовку не имело смысла, до конца тюремного срока оставалось не много. Карцеры второго этажа располагались в торце Красного корпуса, перпендикулярно к общей пролетке. Между карцерами и остальными хатами — дежурка надзирателей. Тем не менее, грев с корпуса до нас все же доходил, пусть и не всегда. Мой карцер оказался последним, то есть угловым. Следовательно, особенно студеным. Снова голод и холод. Но через несколько дней сосед Саня передал грев — долю отправленной в карцера толкушки. Мои сухари вернулись ко мне! Недавние сокамерники не забывали ни меня, ни других. Уважение сидельцев кичи к подогревающей хате росло. Мешок с сухарями становился знаменит.
В борьбе с голодом появилась поддержка. Оставалась проблема холода. Ночью спать на отстегнутых от стенки нарах трудно. В хебе, на деревянных досках, быстро замерзаешь. Я изловчился спать на трубочке. Ее диаметр не более 10 см. Но между трубочкой и стеной приблизительно такой же зазор. Снимаю свои яловые сапоги и укладываю их на трубочку. Затем, изловчившись, укладываюсь и сам, на спине. Изумленный дубак сказал:
— Ну ты даешь! Акробат какой-то! Первый раз такое вижу.
— Будешь на моем месте, тоже станешь акробатом!
— Нет уж, я лучше на своем побуду.
Так спать, поддерживая равновесие, очень трудно. Через некоторое время, немного согревшись, переходишь на нары. Потом опять на трубочку, и снова на нары. Проходит ночь.
Днем одолевает безделье. Ни читать, ни писать. Стены карцера отделаны «шубой», волнистым слоем цемента. С трудом нацарапаешь какое-нибудь подходящее слово, например, «электродинамика». И составляешь из нее слова, за сотню получается. Надоест «электродинамика», вспоминаешь писателей, книги которых читал. Русских, французских, английских и т. д. Кого оказывается больше? Понятно, сперва идут русские авторы, потом французские, с полсотни, и далее по убывающей. В перечень попадают не все, а действительно настоящие писатели.
Но чем заниматься деятельно? Теоретическая физика немыслима без сложных математических выкладок. Можно обдумать только общие построения, но надолго себя не развлечешь и не проверишь. Кинетика ферментативного катализа попроще. Но решать в уме дифференциальные уравнения, пускай и обыкновенные, я не умею. Сочинять прозу? Можно контурно наметить повествование. Но без записи на бумаге оно ничего не стоит. Остается только одна свободная стихия — поэзия. Стихи можно и даже нужно сочинять в уме, без немедленной записи. Недаром поэзия первоначально служила способом запоминания. За два месяца в карцере сочинишь (не запишешь!) с десяток-другой стихов. Главное — запомнить первые строчки. Потом, поднявшись в хату, восстанавливаешь и записываешь всё. Но на случай обысков, изъятия на шмоне тетрадей я всегда вел отдельный список первых строчек. И при малейшей возможности передавал на волю. Сотни стихотворений храню я в памяти, только бы вспомнились первые строки. Я и раньше знал античное изречение «поэзия есть свобода». Но только в тюрьме, на киче, убедился. Новый, неожиданный смысл открылся в изречении. Будь я художником, не мог бы обойтись без холста и красок или бумаги и карандаша. Композитору требуется нотная запись. Только стихам ничего не нужно, кроме тебя самого. Только поэзия окончательно свободна. Вопреки карцеру… и благодаря ему!
Временами из ментовской дежурки доносилась музыка по радио. Тоже развлечение. Как-то исполняли «Соловья» Алябьева. Сосед заныл:
— Хоть бы что путное передали.
— Ты не прав Саня, — говорю ему. — Композитор Алябьев, сочинивший эту песню, возможно, сидел именно здесь. И шконка его находилась на твоем месте.
Сосед за стеной оживился:
— Жаль, что я не пишу музыку.
Свободное копирование
