Писать, по крайней мере, прозу, я не слишком люблю. Хотя и занимаюсь этим большую часть жизни. Кажется, мне удавались школьные сочинения. Обычная картина: по литературе — 5, за орфографию — 2. Врожденную безграмотность преодолели только годы писательства. Но сочинения на заданные темы не привлекали меня. Какие-то «лишние люди» и тому подобное — скучно. Попросту лень. Лучше обстояло дело с темами более свободными, вроде того «Как я провел лето».
Прославило меня одно сочинение в десятом классе. Среди предложенных на выбор тем («образы» и т. п.), присутствовал шедевр педагогической мысли. «Проблемы истинного и ложного гуманизма в пьесе М. Горького «На дне». За «проблему», по лени, я и ухватился. Рассуждения были просты, как двухходовка. Мол, гуманизм — любовь к человеку. И она, любовь, или есть, или отсутствует. Следовательно, ложного гуманизма не существует. Тогда нет ни проблемы, ни темы сочинения, и писать более не о чем. Все уложилось на полстраницы крупным почерком.
Какой шум поднялся! За идеологическую, литературную диверсию учительница сразу же вкатила двойку. Меня таскали к завучу и директору. На комсомольское собрание таскали сочинение. Поскольку я не был комсомольцем, оно отбивалось в одиночку.
Заодно подвернулась и моя устная работа. Я популярно объяснял одноклассникам суть оккупации Чехословакии советскими войсками (шел 1968/ 69 учебный год). Завуч, Моисей Самуилович Зоншайн, брат папиного приятеля, вызвал меня на беседу. Итак, завуч поинтересовался моими взглядами на чехословацкие события. Я отвечал, что скуповат и делиться своими соображениями не хочу. Намекнул при этом и на свое нежелание очутиться за решеткой. Доверительной беседы не получилось.
На педсовет, где ставился вопрос о моем исключении из школы, мы пришли вдвоем — я и отец. Завуч, стоя, бодро доложил высокому собранию. Так, мол, и так, ведет недозволенные речи среди школьников и сообщил в приватной беседе о нежелании сидеть за решеткой. Защита отличалась краткостью. «Во-первых, — сказал я, — разговаривали мы с вами, Моисей Самуилович, один на один. Во-вторых, большую часть беседы я не помню. В-третьих, насколько я понял, вы тоже не хотите попасть за решетку». Удар оказался силен. Бедный Моисей Самуилович рухнул на стул и, склоняясь над столом, прикрыл покрасневшее лицо. Директор испуганно замахал руками. Отец с интересом наблюдал с дальней парты за сыном. На этот раз меня оставили в школе.
Свободное копирование
