Папа редко бывал с нами: его геологическая деятельность была тесно связана с полевыми работами на Кавказе, а зимой – с обработкой материалов в Геолкоме Ленинграда. С мамой они были в постоянной переписке. Сохранилось одно письмо мамы к отцу в начале 1936 года. Вот, что она ему писала: «Ты и не представляешь, как приходится ежедневно уставать, спешить и, в конце концов, не досыпать. Я уже успела похудеть. Утром, если малышка спит, я иду гулять с Аллочкой; если нет – то мама с Аллочкой, а я дома по хозяйству. Потом еще я должна хоть полчаса Неличкувынести. Там кормежка, пеленки и пр. Рано не ляжешь спать, а ночью не всегда выспишься. Утром кормить приходится в 5-6 часов. Эти две сестрички тебе здорово мешали бы заниматься. Аллочку никак нельзя с маленькой оставлять – так и смотрит, чтобы ее потрогать… Аллочка скучает без тебя, зовет в Ленинград, говорит, что там папа, санки…». Связь с Аллочкой присутствовала во мне радостью и тоской одновременно. Я радовалась, что какое-то время жила с сестрой, что была не одна – нас было две сестры на земле; и тяжесть несения земных страданий мы делили поровну.
Очень мне запомнился на Спиридоньевской дом со львом или Леночкин дом. Лев внушал дому какую-то неприступность, придавал ему значительность и значимость. Да и хозяева, жившие в нем, были под стать своему дому. Афанасьев – крупный геолог, был связан с папой не только одной профессией. Их знакомство восходит еще к Екатеринодару, где они вместе учились и работали. А жена Афанасьева – яркая армянка со жгучими глазами – тоже была воспитанницей Екатеринодарской гимназии, начальницей которой была сестра моей бабушки по отцу – Мария Федоровна Робинсон.
Бабушка В. А. Генсиоровская с распростертыми руками, сверкая улыбкой узких глаз, со словами: «Голубчик мой, давай почитаем Гоголя…». Ее искренний заразительный смех пробуждал меня. Не помню ни одного не только грубого слова, но и резкого. Она никогда не повышала голоса; за домашней работой – шитьем, стряпней – всегда пела. Выросшая в церковной среде, потеряв родителей в раннем детстве, она много познала тяжелого, и теперь в ее доме уже не было религиозного культа – время и порожденная им боязнь стерли его. Иконы в окладах, молитвенники упрятали в чулан или под подушку Наташи. Но в душе все оставалось по-прежнему: и почитание обряда, и тяготение к церкви, куда по выходным дням она меня водила. Одежда на бабушке была дореволюционная: длинная черная юбка, белая кофточка, парусиновые туфли с ремешком и пуговкой для застежки. Тетушки Лида и Наташа пытались привить мне вкус к чтению. Чтение вслух у них было воспитано с детства.
