Чёрная тетрадь - 29

    Январь

    Подслушала в парижском кафе русский разговор. Русская бабушка (в старом котиковом пальто) и русская внучка (лет двадцати).

    Бабушка (рассматривая карточку меню):

    - Смотри, у них шукрута (кислая капуста) есть за шестнадцать франков.

    Внучка:

    - Так вы закажите, бабушка. У нас есть на одну шукруту.

    - А как же ты без шукруты?

    - Я в другой раз.

    - Да вкусная ли у них шукрута-то?

    - А вы закажите, денег хватит. А две нельзя?

    - На две у нас нету.

    - Давно не ела шукруты. Нет, не закажу, денег жалко.

    - Я сосчитаю, сколько у нас есть (внучка считает деньги).

    А в другом углу - два француза. Первый:

    - Ничего не понимаю: какие-то карточки, купоны, талоны, пункты. Все у меня пропадает, всюду я опаздываю, не прикрепился никуда. Где-то на что-то надо было записаться. Моя очередь прошла. Иду в хвост стоять, говорят не мой день. Ничего не понимаю. Никак не могу управиться. Все время голоден.

    Второй:

    Вы бы кому-нибудь поручили. Да некому. Так вот и хожу, не евши, целый день. Половину карточек растерял.

    Январь

    В "Нашем слове" (русская газетка) прочла корреспонденцию Саволайнена о том, что делается в Петербурге. Как хоронят в общей яме умерших oт голода и холода людей или как не хоронят, ждут, когда земля отмерзнет, и трупы лежат во дворах, сложенные, как дрова. Ясно представила себе обоих: старые, прозрачные, полузамерзшие, едва ходят, почти скелеты, падающие oт слабости, старости и недоедания. И почему-то во сне видела телеграмму: мама скончалась раньше папы. Никак не могу этому поверить (в 1961 году oт С.А.Риттeнбepгa узнала, чго это была правда).

    Январь

    Мари-Луиза положила мою руку на свой живот, и я услышала, как там брыкается, и ворочается, и прыгает человек двадцать первого века.

    Январь

    "По дорогим могилам". Ходила по монпарнасским кафе, где десять или пятнадцать лет тому назад (и пять лет) можно было видеть людей от Эренбурга и Савича до Бунина и Федотова. Теперь - ни одного знакомого лица, ни одной тени. Словно гуляю по Парижу в 2000 году.

    И вдруг - у стойки в полутемном "бистро" - Георгий Раевский. Мы кинулись друг к другу. Он ничего не боится, потому что у него все в порядке (видимо - фальшивые бумаги). Похудел страшно. Читал мне стихи.

    Январь

    Я видела на своем веку таланты. Я видела на своем веку почти что гениев. Это были несчастные, нездоровые, тяжелые люди, с разбитой жизнью и жертвами вокруг себя. Счастья они не знали, дружбы не понимали. Ко всему примешивалось "нас не читают", "нас не слушают", "нас не понимают", "нет денег", "нет аудитории", грозит тюрьма, ссылка, заедает цензура. Ничего несчастнее, тоскливее, печальнее нельзя себе представить.