Тридцатые годы. Чехословакия. Карловы Вары. Лечу печенку. Приехала одна — трогательно позаботился Московский комитет партии. Даже назначили мне «опекуна». Это — Глеб Максимилианович Кржижановский, легендарный друг Владимира Ильича Ленина, инженер-электрификатор, укрывавший Ильича от жандармов, автор «Варшавянки».
Глеба Максимилиановича вызвали в Москву, и он передал опеку надо мной Вейцеру.
Большой, черноволосый Вейцер говорил очень мало. Его зеленые глаза глядели из-под больших черных бровей умно и пристально. В его движениях было что-то медвежье. Он не любил быть на виду, не придавал никакого значения своему внешнему виду. О его фанатизме в работе складывались легенды. Уехать в девять утра и вернуться с работы в четыре утра следующего дня он считал совершенно естественным и сейчас, а в первые годы революции приучил себя к тому же обходиться одним тулупом (и пальто и одеяло). Так было в Вятке, где он был председателем губисполкома, так было в Туле, где он был первым секретарем Тульского комитета партии. Слова «уйти домой» были тогда ему непонятны — он спал на столе своего кабинета. Вещей у него не было никаких. Он сознательно был бессемейным.
— Где было тогда взять на это время? — удивлялся он, когда подшучивали над его аскетизмом, укоренившейся привычкой есть только всухомятку.
Это мне рассказал о Вейцере Глеб Максимилианович Кржижановский, который очень хорошо к нему относился.
— Сейчас Вейцер — народный комиссар внутренней торговли Советского Союза, — добавил он, советуя, если возникнут какие-либо затруднения, прибегнуть к помощи этого надежного старшего товарища.
Откровенно говоря, светло-серый костюм Вейцера, который сидел на нем мешком, хотя и был куплен где-то в Европе, широкополая шляпа со слишком высокой тульей, которую я окрестила «сельскохозяйственный цилиндр», смешили меня, но одной в чужой стране было неуютно, и я ходила с ним три раза в день по колоннадам с целительными источниками. Я любила говорить, он слушать, и тут я вспомнила, что меня с ним знакомят во второй раз. В первый познакомил муж — Николай Васильевич Попов в 1931 году в Берлине, когда я ставила «Фальстафа».
Однажды Николай Васильевич предупредил меня:
— Если ты не против, завтра к вечернему чаю к нам придут И. Е. Любимов с женой и Вейцер. Я чего-нибудь к чаю сам куплю. Вейцер приехал из Москвы с каким-то важным поручением. Он человек умный, хитрый и злой.
— Зачем же тогда звать его в гости?
— Я точно ведь ничего не знаю, — ответил Николай Васильевич, — но интуитивно... не лежит у меня к нему сердце, а невежливым быть нехорошо, правда?
Вечером пришли наши гости. Я была в чудесном настроении, репетиция прошла замечательно. Я рассказывала, как Фриц Кренн, исполнявший роль Фальстафа, пытался называть меня «деточкой» и диктовать свои мизансцены, как потихонечку я забрала его в руки, пела фразы из партий, показывала будущие мизансцены. Но Попов и Любимов были явно не в духе и плохо меня слушали, детей увели спать, жена Любимова ушла с ними в детскую. В пылу рассказа я не сразу обнаружила, что у меня остался только один слушатель — этот самый Вейцер. Но с таким интересом он меня слушал, так по существу реагировал взглядом, улыбкой, почти без слов, что я не могла остановиться, и он ушел от нас после двенадцати. В тот же вечер я сказала мужу:
— А ты сказал неправду. Твой Вейцер совсем не злой и не хитрый. Он хороший и умный...
Да, я этот эпизод вспомнила не сразу, да и... по-своему прав был тогда Николай Васильевич: Вейцер был послан, чтобы заменить Любимова на посту торгпреда, и Попов и Любимов были закадычные друзья, и вообще не мое все это было дело...
Ко мне Вейцер относился хорошо. Ему тут было одиноко и скучно. В девять утра — перед первым водопитием — он уже гулял около ворот дешевого пансиона с громким названием «Вилла Пель», где я жила. Потом доводил меня до ворот — и так три раза в день.
Свободное копирование
