В начале декабря однажды под вечер совсем неожиданно у меня поднялась температура. Мама с ужасом смотрела на термометр. Столбик ртути дополз до сорока, а потом выше, выше… Странные вещи происходили с моими конечностями. Руки и ноги стали на глазах опухать, превращаясь в колоды. Сильнейшая боль в суставах не давала возможности двигать ими. Я потеряла сознание.
Как всегда, в такие минуты именно мама сообразила, что надо делать, куда бежать за помощью. Вызывать врача поздно. Она кинулась в свою родную поликлинику. Там уже связались с детской больницей под номером три, расположенной далеко от дома – на проспекте Пушкина.
«Скорая помощь» в городе, наверное, была, но машин не хватало. Врач ко мне приехал на…бричке. Да, обыкновенная телега с запряженной в нее лошадкой медленным шагом тащила меня, закутанную в одеяла, через весь город на проспект Пушкина, где еще даже не ходили трамваи. Сквозь беспамятство я слышала боль от каждой неровности на мостовой и громко стонала.
Профессор Голомб был стариком, когда я попала в его ревмоотделение. Ему позвонили домой из приемного покоя, очевидно, спрашивая совета. Двенадцатилетняя девочка, то есть я, не приходила в сознание, чем и напугала дежурного врача. Я не была дочерью важных персон, но из-за меня известный всему городу профессор, доктор медицинских наук да еще очень преклонного возраста, глубоким зимним вечером шел пешком (трамваи в тех местах еще не ходили) через зимний город в свою клинику! Спасать неизвестного ребенка!
Так мне потом рассказывала мама.
Конечно, я не могла знать, что делали со мною все эти дни, пока я была на грани между жизнью и смертью, в беспамятстве. Мне поставили диагноз: септическая форма ревматизма и отправили прямиком в бокс для самых тяжелых и умирающих. В крошечном боксе нас было двое – я и годовалый мальчик с менингитом.
Нет, нас не бросили! Нас спасали изо всех сил. И профессор Голомб все эти ночи, пока я и младенец были в критическом состоянии, домой не уходил, ночевал в ординаторской. И наши мамы сутками не смыкали глаз, а если и дремали, то рядом, на своих стульях.
Нужны были антибиотики. Пенициллин в те годы был не просто редкостью – роскошью! Его привозили из Москвы для самых-самых тяжелых больных. Мне тоже кололи пенициллин, проводили аутогемотерапию. Это когда из вены берут кровь, а потом ее вливают в ягодицу. И не было дня, чтобы профессор Голомб не пришел в наш бокс. Наши мамы возле своих детей даже не общались – только обменивались вздохами.
Свободное копирование
