23-е. Вечером ждали реляции о победах, но так и не дождались. Утром — приказ Сталина, из которого видно, что мы обещали не устраивать мировую революцию и сообразили, что выгоднее брать немцев в плен, чем заставлять их драться до последнего. Говорят, что в лагерях наших пленных в Германии развилось людоедство. В Ленинграде голод ужасный. Михайлова в “Знамени”, посещаемом многими военными, говорит о том, что каток войны будет еще ходить в разные стороны. То, что мы уже месяц не сообщаем о городах, означает, очевидно, что все они под вопросом. Значит, немцы ведут контратаки. Само по себе перемалывание их резервов полезно, но смущает незначительность оперативного пространства под Москвой. Приказ Сталина, в котором ни слова о союзниках, многозначителен. Нет ли в нем намека на компромисс? Но все равно грядущее темно. Глебов заявил мне вчера, что через год мы будем воевать с Англией и будущие историки будут ломать голову над тем, зачем Черчилль в 1942 году давал нам танки, которые в 1943 году будут бить англичан. Впрочем, то же они спросят, вероятно, и о нашей нефти в 1942 году. Все дело в выигрыше темпа! Интересно, в чем смысл смены кабинета в Англии. Победит, вероятно, тот, кто последний вступит в войну. Кирпотин рассказал мне о том, что говорит Николай Тихонов о Ленинграде: там нет электричества, воды, угля. Смертность от 4 до 15 тысяч человек в день. По улице идут грузовики, наполненные трупами, никто не удивляется и не ужасается. Есть совсем вымершие квартиры, дома. В одной семье решают, кого из троих детей кормить: один сможет выжить, двумя надо пожертвовать, надо выбрать, кого, выбрали девочку. Падают на улицах, смерть от истощения легка и незаметна. Огромные бадаевские склады с продовольствием немцы разбомбили. Надо было их, конечно, раздать населению. Срок жизни меньше месяца. Растает лед на Ладоге, по которому идет автодорога, растает — и все. Сейчас дают четыреста грамм хлеба. Это всё — даже военным.
Забавен разговор с Фадеевым Кирпотина в ночь на 16/Х, передаваемый Кирпотиным. Оба они винят друг друга в скандальном провале Союза в те дни. Фадеев винит Кирпотина в бегстве, а этот уверяет, что он уехал по приказу Фадеева... тот позвонил ему 15-го в ночь и сказал — уезжай. Распоряжение Щербакова. Но как же с писателями? Никаких сантиментов. Война! В Союзе жгут документы. Позвони сам Щербакову. Тот позвонил и не застал Щ. Опять звонит Фадеев. Щербакова нет. Уже нет?! Я говорил тебе, что он сказал, чтобы ты ехал, и Кирпотин поехал... Говорят, что А. Толстой везде живет по-царски. В Ташкенте у него квартира в 6 комнат и казенное содержание!.. А Вирта, когда эшелон ехал в Ташкент и не хватало пищи, проделывал следующие номера: выходил на станции в военной форме, и показывая начальнику на вышедшего из купе погулять Чуковского, говорил: “Я — его адъютант. Фамилию его называть не могу. Но если у него не будет продуктов, будет скандал в международной прессе”. В вагон спешно несли всяческое съестное и звонили на следующие станции, что едет международный старик и что ему надо приготовить дары. Вирта дал в “Знамя” роман, очень скверный, “Империя”, написанный в манере Хлестакова.
Свободное копирование
