9 <ноября>
Днем — тревога, вечером — очень сильная стрельба. У нас во дворе — три пулемета, на крыше — наблюдатель. Телеграмма от Ушаковых из Ташкента, следовательно, они доехали благополучно, новостей нет. Продолжают появляться “возвращенцы”. Говорил со Свирским, который живет в нашем же доме. Старику под 80 лет, и он рассуждает прямолинейно, заявляя, что “машина, называемая правительством, потерпела крах”. Снег все лежит. Зина утром едет в Пушкино. Электрические поезда сняты, снимается даже электропроводка, но паровые поезда ходят более менее регулярно. Итак, 141 день войны: наступила зима, Москва стоит довольно прочно. Последний налет англичан на Германию объявлен самым сильным за время войны. Судя по газетам, под Москвой — бои тактического характера за рубежи обороны. Будут ли немцы наносить здесь удар или пойдут на север и на юг, что вероятнее? Взятие Москвы сейчас будет дорого стоить, но мало что даст. Я опасаюсь за Архангельск и за Майкоп. 200 танков (газетная цифра), которые участвовали в параде, вероятно, там были бы уместнее. Узнал о печальной судьбе моего старого товарища еще по институту, а потом по РАНИОН’у, Б.И. Пуришева: он попал в народное ополчение, потом — на фронт и теперь — в окружении, если не убит… Стоило ли профессора с редчайшей специализацией (западное средневековье) делать истребителем танка? В этом яркий пример (а их много) совершенно безответственного отношения к остаткам русской культуры наших верхов. Замолкли мои фронтовые корреспонденты. “Будрыс думал — уж верно убит”. Вероятно, придется читать лекции в городском пединституте, который возобновляет работу, вместо уехавших Добрынина и Ревякина. В Литературном институте я даю 10 часов в неделю. Оригинально это сочетание мира и войны в нашей жизни: я за столом пишу, Соня за другим шьет у лампы с традиционно зеленым абажуром, Лютик на полу играет в солдатики. Слышен грохот рвущихся в небе зенитных снарядов, время от времени приходит Зина, чтобы сказать, что не надо сидеть у окна, так как в случае близкого попадания бомбы могут вылететь окна, и стекла поранят даже без осколков бомбы. Потом стрельба затихает, и все кажется очень нелепым. Днем во дворе во время стрельбы все заняты своими делами: смотрят за бельем, носят дрова, и дело здесь не в том, что, в сущности, бомбы малоопасны, и, следовательно, мало шансов от них пострадать, а во внутреннем согласии на смерть, которая стала массовой и с которой поэтому легче примириться. Из-за войны не пишу свою теорию литературы, хотя всю, в сущности, приготовил и мог бы сделать гораздо лучше, чем то, что напечатал в 1940-м. Если хоть сколько-нибудь стабилизируется ситуация, сяду ее писать, но ждать стабилизации бури — странно.
Мне все-таки надоели немцы. Их все губит чуть-чуть: чуть-чуть они не разбили французов на Марне в 1914 году, чуть-чуть не достигли победы в 1918 во время наступления Людендорфа, чуть-чуть не разбили англичан в 1940 году после разгрома Франции, ибо вторжение было бы наверняка удачным, чуть-чуть не разбили нас на голову под Минском в первые 10 дней войны, когда мы еще не успели мобилизоваться, чуть-чуть не взяли Москву 16 октября, — все им не хватает чуть-чуть, и губят они миллионы людей, и сейчас я не вижу, говоря по-шахматному, какой план игры у них имеется, куда ни кинь… Интересно, что они придумают.
Свободное копирование
