authors

1427
 

events

194062
Registration Forgot your password?
Memuarist » Members » Arseny_Chanyshev » Моя жизнь. Первое сорокалетие

Моя жизнь. Первое сорокалетие

02.01.2004
Москва, Московская, Россия

ПУТЬ К СЕБЕ

                Годы скитаний (1926 – 1934).

   

    Ребенок. Я рос слабым болезненным  ребенком. Мать  рассказывала, что при родах  я задохнулся. Меня оживляли.  Где-то лет в пять я заболел общим заражением крови.  Вернувшись из цирка, я взял необструганный ящик и хотел что-то на нём  изобразить.  И всадил себе большую занозу в ягодицу. Её вырезали.  И, видимо, занесли инфекцию. Или она уже была от занозы. Так или иначе я два месяца был между жизнью и смертью. У меня была постоянная температура 39,5. Все врачи от меня отвернулись. Наконец, тетушки устроили консилиум. Все врачи сказали, что  я умру.  И только один врач, настолько старенький, что его привели под руки, сказал, что я выживу. И я, действительно,   на свою беду, выжил. Выжил, чтобы в конце концов всё же умереть.

 

                Даже если хорошие,

                Никому не вредим,

                Всё же в камере смертников

                От рожденья сидим

.

   В Москве же я, маленький, перенес скарлатину. При этом в больнице нас заразили ещё и корью.

   В Вязьме дифтерит с осложнением на сердце.

   Мое детство  было  тяжелым. Моя мать постоянно преследовала моего отца, который не знал, как от нее избавиться. Она мешала ему жить… Возможно, что именно поэтому он так часто менял «место работы». Но она его повсюду настигала.

 

                Я этот страх в младенчестве впитал.

                Мать за отцом по всей Руси бежала.

                Тот страх вошёл в меня бесчисленностью шпал,

                Бесчеловечной маятой вокзала...

 

    Так что до школы  я побывал в Новочеркасске (где, напомню, я родился) и в Ростове на Дону, в Балаклаве (закрытый город), в Севастополе (где попал в Крымское землетрясение 1928 года) и в том же году в Астрахани (где в  том же 1928 году умерла моя старшая сестра, восьмилетняя  Галина, как мои родители могли в один и тот же год быть в двух этих городах, уму непостижимо), в Уральске и Саратове (там Гали уже не было), в Пскове и  в деревне в Шаховском районе Московской области и, наконец,  в Вязьме. Возможно, что ещё где-то. Хорошо помню Саратов и Псков.

Астрахань. Галина. Смерть Галины

Саратов. Галины нет

Уральск. Галины нет

    Псков. Я его хорошо помню.  В Пскове  мы жили в Кремле в квартире на колокольне. Она стоит отдельно от храма. Жили высоко. В квартиру вела крутая  широкая  деревянная лестница. Кремль на высоком холме при слиянии рек. Это широкая могучая  полноводная  река Великая. И маленькая Пскова. В нашей квартире толстые каменные стены, соответственно широкие каменные подоконники, на которых я играл. Из окон вид на Пскову. Она далеко внизу. Весеннее затопление. Между домами лодки. При таком разливе утонул каверинский почтальон (Каверин «Два капитана». Действие начинается в Пскове).. Кремль окружен толстыми высокими стенами..

     После нашего отъезда из Пскова в нашей бывшей квартире жила другая семья священника. Лестницу подожгли и вся семья сгорела.

Будучи в Пскове «дедушка» оставался ещё в обновленчестве. Он имел там сан митрополита. И было это в 1930 году. Я сужу по тому, что в этом же году «дедушка» принес покаяние и вернулся в лоно ортодоксальной церкви. За ним сохранили сан епископа.

     Забегаю вперед. В 1979  году я был в трехдневной автобусной экскурсии по Пушкинским местам: Москва – Псков – Михайловское – Псков – Москва. (моя тогдашняя жена Роза  хитро сбыла меня в эту экскурсию, чтобы остаться одной  с подонком-алкашем Виктором, у которого мы снимали комнату в Чоботах; она развратничала при маленьком сыне, ему было тогда около четырех лет).

    Будучи в Пскове (мы там ночевали) я пришел в Кремль и поднялся к «нашей» квартире. Но монашки меня в нее  не впустили.

    Шаховское.  Вскоре мы оказались в глухомани, в  Шаховском районе Московской области. Я думаю, что ортодоксы сослали туда «дедушку» за его былое обновленчество. Мы жили на хуторе.. От  хутора до одной деревни было два километра, а до противоположной – полтора. Всё это было в тридцати километрах от железной дороги. На этом хуторе мы зимовали. Я и мать. Отец служил в ещё не разрушенной церкви  в одной из этих деревень. Я что-то не припоминаю его на хуторе. Шла коллективизация. В Московской области она проводилась в последнюю очередь. Когда везде уже это мероприятие провернули. Если начинать с самого центра, то в случае восстания слепо следующая за центром ещё не закрепощенная провинция  могла бы восстать тоже. Так было в феврале и в ноябре злосчастного семнадцатого года. Помню, как к нам на хутор прибежали  перепуганные бабы и притащили какие-то сундуки с дешевыми яркими тряпками. Схоронили у попа. Но на следующий день в такой же  панике утащили. Вижу, как сейчас, угрюмнейшего парня с ножом у пояса – кулацкого сынка. Его боялись.  Хутор стоял посреди поля.  Помню зловещие красные закаты по снежному полю. Окна выходили на эту сторону. Следовательно, на запад. Впереди шла сельская дорога между деревнями. Так что хутор стоял не на дороге.

    В связи с отцом помню  один эпизод. Лето. Прекрасное солнечное утро. Зеленое поле. За ним колокольня. Там    «дедушка».  Он отзвонил и идет в нашу сторону по дорожке. Мать говорит мне, чтобы я бежал ему навстречу. И я побежал с детским восторгом, заливаясь глупым  смехом. И вот я уже тыкаюсь в брюки, что под рясой. Я их даже  сейчас вижу. И пуговицы. Я отцу ниже пояса. И натыкаюсь на лед. Это ощущение холода  я чувствую  даже  сейчас. И во мне что-то разбивается. Старик меня не замечал. Может быть, я  был для него воплощением его обновленческого греха? 

    В памяти и другая деревня. Большая церковь за оградой. Через узенькую дорожку кладбище. Кирпичный домик у входа на кладбище. Там мы живем. Если пройти кладбище, то внизу  будет ручей. Там деревенские ребята ловят какую-то рыбешку. Ясным летним вечером я гуляю около церкви. И вдруг слышу детский голосок: «Попович! Попович! Попович!». Судя по голосу, девочка. Я её не вижу. Я бегу за ней. Всё равно не вижу. И по-прежнему: «Попович! Попович! Попович!». Я снова бегу. И опять не вижу. И вдруг рядом со мной «дедушка» И он говорит: «Ты за ней не гоняйся. Это дочь учителя». Мне кажется, что это единственные слова «дедушки»,  обращенные ко мне за всю мою жизнь с ним.

   Там же. Летний день, Какой-то религиозный праздник. Множество крестьян. У всех в белых тряпочках сало, крутые яйца, черный хлеб, а то и горчица.  Приносят и нам. С тех пор этот продуктовый  набор стал моей любимой пищей. Но давно его у меня не было. Врачи не разрешают. А мне кажется, что надо есть всё, на что тянет. На прошлой неделе меня вдруг потянуло на рыбные консервы в томатном соусе. Два дня ел по несколько банок в день. Потом прошло. 

    А еще у церковной ограды снаружи  на дереве гнездышко с яйцами. Если подтянуться, то можно увидеть. Это единственное птичье гнездо, которое я видел в жизни. А еще в церкви лежит мертвая девочка. Я захожу в церковь  Сумрак. Страшно. Я убегаю, так  и не увидев мертвую.

  Никто мной не занимался.

  Потеря жилплощади. Временами моя мать  возвращалась в Москву на жилплощадь, где она была прописана и где проживали в  чудовищной коммуналке её сестры.  И моя мать доездилась.

   Здесь  я хочу рассказать о самом трагическом событии в моей жизни. Нет, это не смерть сестры (1928), не исчезновение «дедушки» (1937), не смерть матери (1978),  не гибель моей дочери Софьи (1998).

 

                Отец расстрелян. Дочь убита.

                А мама просто умерла.

                Но нет предела у лимита

                Мне сверху спущенного зла.

 

                И скоро я исчезну в бездне,

                Как мириады до меня.

                Нет! Бог не скажет мне: «Воскресни!».

                Он только лик Небытия.

 

    Что же это? В одно отсутствие моей матери в Москве комнату с сестрами «уплотнили» (тогда шла такая кампания).

                Но ведь тогда не строили – ломали.

                И, как всегда тот жил, кто был хитер.

                Мать как-то отлучилась. Не дремали

                Дельцы – и  « уплотнили» трех сестер.

                И вырвали из комнаты середку,

                Оставив хвост и голову селедки.

    Одно из моих детских воспоминаний: приехав с очередного вокзала,  вместе со мной уже давно  одним мать входит в обрезанную комнату, смотрит  кругом на розовые стены и восклицает: «Ах!». Оттяпав фактически мою жилплощадь, резвый «уплотнитель», конечно «шустряк», тотчас же  поменялся  в соседний подъезд, так что моя мать застала в выгороженной лучшей части былой комнаты портного Попова с Попихой,  которой моя мать время от времени устраивала бессмысленные скандалы (сам Попов был глухой, как и  я ныне). Затем, когда мы бывали в Москве,  у моей матери происходили  регулярные скандалы и с сестрами.  Они, мол, нарочно отдали часть жилплощади, дабы отделаться от своей старшей сестры. Те возражали, что и писали ей, и телеграфировали, а она всё не приезжала.

    Так или иначе, но лишение меня  в детстве  жилплощади, что самым чудовищным образом отразилось на моей последующей жизни, - тягчайшее преступление против меня некоего шустрого народца.

   И далее я так и оставался временами бездомным. И теперь я беженец.

    Вязьма...1934-37 гг. В 1933 году моего  незаконного отца  определили епископом в Вязьму. Ему 66 лет. (Всего-то! Мне сейчас 77). Злой гений старика  - моя мать -  узнала об этом – и бросилась из Москвы  туда. Вернувшись в Москву, она схватила меня  - и снова в Вязьму. А старик неплохо там было устроился на квартире у одной вдовы. Моя мать выдавала себя за дочь старика и назвалась Александрой Тихоновной. Я же считался его внуком и звал беднягу «дедушкой».  Он меня не замечал.

Далее я буду измерять время учебными годами с 1 сентября по 31 августа, так что летние каникулы будут завершать учебный год.

    1934 – 35 учебный год. Первый в моей жизни. До школы я почти ни с кем из детей не общался. Я рос в одиночестве. Частые переезды не способствовали моим контактам с местными детьми. Также и монастыри и храмы, при которых мы обитали. Ко мне полностью относилась пушкинская характеристика Татьяны Лариной: «тиха, печальна, молчалива, как лань лесная боязлива», «дитя сама в кругу детей играть и прыгать не хотела, и часто целый день одна сидела молча у окна». Я был совершенно психологически не подготовлен к школе.

     И первый день в школе был для меня душевным потрясением. Класс был переполнен. За партой сидели по трое. И меня как «внука» попа вместе с другими неугодными детьми отсеяли из 1 Вяземской начальной школы во 2 Вяземскую начальную школу на противоположном краю города, где мы занимались во вторую смену. Первая смена полагалась для «трудновоспитуемых». Никакого городского транспорта не было. И мне приходилось в любую погоду ходить в школу через весь  город. На это уходил час. Неудивительно, что я весь первый класс болел простудой.    Однако учился  отлично. В этом заслуга моей матери. Именно она дала мне установку на отличную учебу. Моя мать платила моей классной учительнице, чтобы та уделяла мне больше внимания. Но я и сам старался. Я хотел иметь тетрадку без помарок. Поэтому бесконечно её переписывал. И где-то делал описку. Я тогда начинал всё сначала. Или перекомпоновывал тетрадь. Тетрадей тогда не было. Но из Москвы мне прислали их целую груду. И я их все извел. Всё же я добился своего. Одну мою тетрадь даже демонстрировали на родительском собрании. Она сохранилась. Я её сдал в числе много другого в Центральный московский  архив-музей личных собраний (109544, Москва, Международная 10)., где для меня открыта ячейка.

    Моя мать мне внушала, что скоро Сталин соберет в Кремле всех отличников.

    Но пока что собрали в Артеке всех павликов морозовых, то есть тех детей, кто донес на своих родителей. «Дедушка»  меня боялся.

  

1 декабря 34.Мне 8. 1 класс

Голос: «Кирова убили. Теперь начнется…»

    9 января 35. Мне 8. 1 класс

Я - «дедушке»: «Твой царь рабочих расстрелял…»

    Все свои сведения я черпал из отрывного календаря. Другого ничего не было. Книги не издавались. В школьной библиотеке мне дали  «Дед Мазай и зайцы». Моя мать откуда-то приносила самые невероятные книги. Без начала. Без конца. Они ходили по рукам. Так я прочитал о мореплавателе Куке,  «Хижину дяди Тома».

    Правда, вскоре началось радиовещание. Во всех домах появились черные картонные конусы. «Говорит радиостанция имени Коминтерна». Она была единственной. Это был прорыв в мир.

    Первый класс я закончил «ударником». «2- я Вяземская начальная школа награждает уч-ка 1-го класса Чанышева Арсения почетным званием ударника и премирует книгой и костюмом как активно проявившего себя в борьбе за качество учебы, за хорошую дисциплину». Подписи: завшколой (неразборчиво), пионерработник Матвеева,  учительница 1 в кл. О.Сосорева.   Это было написано на титульном листе подаренной мне книги: «Н.К.Лебедев. Первый раз вокруг Земли. Путешествие Магеллана». Издание второе. Государственное учебно-педагогическое издательство. Москва 1935. Эта книга и сейчас со мной. Она меня потрясла. И теперь она для меня священна.

23.04.2019 в 09:25

Присоединяйтесь к нам в соцсетях
anticopiright
. - , . , . , , .
© 2011-2024, Memuarist.com
Idea by Nick Gripishin (rus)
Legal information
Terms of Advertising
We are in socials: