Надеюсь, читатель не удивится еще одному проявлению «самой жизни», на сей раз – очень печальному. Мало того, что Сергей Сергеевич скончался, пролежав, как Честертон, несколько месяцев в коме. Только мы об этом узнали и только я написала то, что вы сейчас прочитали, еще до девятого дня, ко мне пришел один журналист. Сперва он позвонил (я лежала в больнице) и спросил, можно ли побеседовать. Совершенно не сомневаясь в том, что у него -цепочка бесед о Сергее Сергеевиче, я согласилась, и он пришел, причем – поздно, в 8 часов вечера, когда никого не пускают. Потом он спрашивал, я многоречиво и растерянно отвечала, а через несколько дней увидела в «Огоньке» статью, подписанную моим именем, без всяких там «записал такой-то» (да он и не записывал, ни в блокнот, ни на диктофон), связную и высокопарную. О Господи! Сейчас заставляю себя продолжать наш странный раздел[ 96 ], а о Сергее Сергеевиче писать не могу. Может быть, после этой постыдной истории я вообще не буду писать, во всяком случае, что-то серьезно изменится.
О других, раз уж начала, все-таки расскажу в память Честертона, которого Сергей Сергеевич называл «Дорогой» и «Учитель надежды» (Doctor spei).
Свободное копирование
