В крепостной деревне - 30

 Верстах в сорока от Линовицы был хуторок, принадлежащий матери жены Башилова: и так как место это лежало южнее, было глуше, то и хотелось мне побывать там. Башилов с женою отправились вперед, а дня через два поехали туда две сестры его жены, студент-брат и я. Молодые девушки сели в нитечанку, студент поместился на козлы кучером, а я с ним рядом. Всю дорогу ехали мы, весело разговаривая и распевая, конечно, песни малороссийские. Переночевав на постоялом дворе, мы утром приехали в хутор. Это был кусочек, отколотый когда-то от большого села Моисеевки и отданный старушке Беленко, матери студента и его сестер. Хорошо мы провели тут несколько дней, гуляя по полям, а ночью слушали вдали песни селян и их переклики.

 Попробовал я спеть:

 Да вже третий вечір

 Як дівчину бачив.

 Хожу коло хати

 Ей не видаты.

 Війди, війди дивчино!

 Порадь мое сердце рибчино.

 Вийди, вийди серденя,

 Дівчинонька мила ты моя!..

 И на этот призыв, в эту теплую, темную, звездную ночь -- все смолкло; удивил селян голос, несущийся с непривычного места... И когда я вновь пел, все смолкало, а пел я чудную по мотиву и словам песню:

 -- Ой, війди, війди ти зіронька та вечірняя,

 Ой, вийди, вийди дівчинонька моя вірная...

 Проезжая через Москву в шестидесятых годах, я нередко останавливался у Башилова, в училище "Живописи, ваяния и зодчества", где у него была квартира, и вспоминал прошлое. Грустные настали дни, когда его, больного, снаряжали за границу, уже в сильном градусе чахотки; нельзя забыть тот момент, когда тронулся отходящий с ним поезд из вокзала... Оттуда он уже не возвратился, жена едва застала его в живых, приехав к нему за границу; а с детьми, которых художник так любил и о которых так заботился, он более не виделся и, умирая, благословил их заочно.

 Мир праху твоему, добрый и хороший человек!

 М. С. Башилов был художник симпатичный. Картин его масляными красками не много, а рисунков достаточно, но они, к сожалению, рассеяны. В моем собрании, уступленном И. Н. Терещенко, находится одна масляная картина и рисунок. В этом же собрании находится рисунок гр. С. П. де-Бальмена.

 Гуляя по селу Моисеевке, случилось мне видеть двое похорон; те и другие следовало бы зачертить, чего я не успел сделать.

 Впереди с крестом шел крестьянин и возле него двое: один нес палку попа, на которой повязан был рушник и надета его шляпа; другой пел. За ними следовал поп, молодой, худой и очень смуглый, в поношенной голубой ризе. Простой, из четырех досок гроб, на котором был начерчен мелом крест, несли шесть человек на рушниках. Женщина, около которой шел ребенок, несла за ними скамью, на которую ставился гроб при чтении евангелия; бабы и парни, человек шесть, заканчивали шествие.

 Невдалеке шли другие похороны, побогаче. Крест с рушниками несли впереди, за ними три хоругви -- малиновые темного бархата, украшенные тисненым золотом. Плач был слышен издали, человек пятьдесят провожали гроб, который покоился на носилках и был обит синим сукном с крестом из широкого золотого галуна, покрытый большим куском красного сукна. Сзади пара волов везла большой могильный крест, к которому привязана была хустка -- значит, хоронили казака. Процессия часто останавливалась, и священник читал евангелие. На носилках были повязаны рушники, у попа и диакона в руках хустки. Гроб (домовина) был шестиугольный, не из четырех, а из шести досок, что в такой безлесной местности много дороже.

 Пожив несколько дней в Моисеевке, мы возвратились в Линовицу и застали там музыканта-чудака, который пришел к де-Бальменам во фраке с небольшим мешком, в котором заключалась смена белья и только. Это был талантливый, лет 30 немец, пробирающийся для чего-то по России в Сибирь. Он очень хорошо играл на рояле все, что ему давали, а особенно любил играть и играл с воодушевлением свои фантазии, которые были талантливы и дики, от нежности переходили в какие-то отчаянные звуки и туманную тоску. Через день, отправившись в усадьбу Гурбенцы, я встретил его там, и он опять играл свои фантазии, а вечером, простившись и надев цилиндр, отправился пешком в дальнейший путь. Впоследствии я узнал от брата своего Александра, жившего в Оренбурге, что он принимал его у себя в доме, помог ему дать концерт, после которого немец-музыкант точно также во фраке и цилиндре, с узелком, в мороз, отправился в Сибирь.

 Мне так понравились окрестности Линовицы, что я пожелал иметь свой угол среди народа, чтобы вполне с ним слиться. Гр. Марья Павловна де-Бальмен предложила мне купить у нее грунт с хатой в м. Горошине. Я отправился туда, и брат ее показал мне хату с грунтом, в количестве трех-четырех десятин. Я поселился пока у брата графини, нанял рабочих, обнес грунт плетнем, вымазал хату, намеревался убрать ее полотенцами и плахтами и уплатил следуемые с меня деньги. Перебравшись в свою хату, я ел борщ, раков, ходил в речку купаться и мечтал долго прожить этой тихой и покойной казацкой жизнью. Однако де-Бальмены отговорили меня от этого, и дело расстроилось по настоятельному их желанию. Деньги за грунт были мне возвращены.