119. ВПЕРЁД, В АСПИРАНТУРУ.

 Одним словом, к концу 1969-го года отрицательного в нашей жизни накопилось достаточно, чтобы эту жизнь захотелось как-то изменить. Работа не приносила удовлетворения, с родителями (Мамой) отношения напрягались. Заниматься ребёнком, который в садик ходил в посёлке, обслуживался в детской поликлинике в нескольких автобусных отстановках от нашего общежития - для меня было очень сложно, особенно зимой. Муж всё больше отдалялся от дома и много времени проводил на посёлке. Порывы чем-то заняться - научиться вязать, освоить ЭВМ и включиться в научную деятельность, вести подготовительные курсы - всё это было неосновательно, кратковременно, не приносило чувства - "наконец-то, я себя нашла". Даже друзей, чтобы посидеть, поделиться, пообщаться - не было, только письма к Свете да девочкам-одногруппницам. Единственная приятельница и коллега с кафедры Раиса Александровна поступила в аспирантуру и уехала в Москву.

Решение как-то прервать эту несуразную жизнь зрело подспудно. Аспирантура виделась как выход из жизненного тупика.

Я начала посещать подготовительные курсы для сдачи кандидатского минимума – английский, философию. Их проводили бесплатно, (тогда все было бесплатно), в рамках подготовки аспирантов. Занятия иностранным у меня шли хорошо - самой сильной была в группе. Экзамен сдала на пять. А вот с философией – то же, что и в институте.

Меня всё время удивляло, как эта наука могла объяснить все абсолютно, даже доказать аргументировано совершенно противоположные истины. В приватных разговорах я называла нашу марксистскую философию «проституткой», потому что разумному человека отчетливо видны нестыковки и двоемыслие (этот термин я усвоила гораздо позже, от Оруэла), существующие в основах этого учения.Особенно раздражал истмат (исторический материализм). Если диамат еще улавливался и был интересен, то с истматом был полный провал. Так часто в его основах, изучаемых по трудам Маркса-Энгельса-Ленина, нарушалась логика, так много было противоречий в первоисточниках... И задавать вопросы преподавателям, как выяснилось, было бесполезно – исчерпывающих ответов не дождаться: или опять вода ливнем, совершенно топившим смысл ответа, или какие-то недомолвки, ссылки, призывы почитать того или иного автора, если «это вас так интересует». Поэтому, получив тройку за кандидатский минимум по философии, я считала, что легко отделалась.

Тут уместно вспомнить, как сдавался в институте экзамен по научному коммунизму.

(Вообще-то, как правоверная комсомолка, я, естественно, верила в коммунизм, тем более, что верить во что-то надо, иначе жизнь теряет смысл. Религия была недоступна, шельмовалась. Я часто с папой спорила, когда он вздыхал: «Зря отменили Бога, люди бояться перестали». Я не понимала по малолетству, чего бояться. Доказывала Папе, что делать правильные поступки человек должен не из страха перед кем-то, а из себя самого, от собственного сердца, по собственному побуждению, из желания сделать остальным хорошо, из чувства доброты. То есть повторяла ему все заповеди Господни, только впитанные не в церковной школе, а закрепившиеся где-то на генном уровне. Папа лишь улыбался мне в ответ. Он-то видел, что далеко не все люди готовы делать добро. Сколько ловкачества, приспособленчества, лжи, несправедливости кругом. Он думал, что раз изнутри человек не готов жить по правде, то хоть бы Бога боялся, боялся возмездия на том свете. Сам Папа тоже был атеист, но не воинствующий… Хотя, может быть, он в душе носил Бога, но никому не навязывал этого. Было опасно - он же коммунист – и он верил, что можно создать светлую жизнь на земле для всех без Бога . Папа был таким добрым человеком, так боялся неправды, так любил жизнь, так отзывался на все внешние проявления красоты в поступках ли, в природе, событиях, разуме, что по прошествии лет кажется: Бог был в его душе без обозначения Себя).

Так вот, научный коммунизм я сдавала студенткой, когда уже родила Женю, в мае 1967 года. Пришла на экзамен последняя (все же кормящая мать, некогда у дверей сидеть, ждать пока все сдадут), зашла в аудиторию, взяла билет, села писать ответ. Преподаватель, Козлов, – тут же сидит. Он был в институте председателем комиссии партийного контроля – высокая общественная должность по тем временам. Я подошла к нему отвечать, он берет мою зачетку и ставит пятерку. У меня челюсть отпала – я же слова ему не сказала по билету. А он: «Ну, вы же все знаете?» Пришлось кивнуть.

Преподаватели, занимающиеся общественными дисциплинами, всегда оставляли у меня какое-то двойственное чувство. Или это были или явные дуболомы, не запомнившиеся ничем, кроме вот самого дуболомства, или довольно интересные люди, зажигающие аудиторию своей увлечённостью предметом, хотя у них на занятиях всегда было впечатление, что они знают что-то такое, о чем мы не знаем, и навряд ли когда они с нами поделятся. Козлов относился к последним и запомнился мне такой вот хитроватостью: он был высокий, круглоголовый, лысеватый, с черными мохнатыми бровями и вечной усмешкой. Он располагал к себе, его-то предмет я знала и к экзамену готовилась, и надеялась пообщаться и кое-что у него расспросить, тем более, что сдавала экзамен последней. Но не довелось, ушел он тогда от разговора, шельмец.

Итак, новая цель - аспирантура.

Попробовала поискать себе руководителя и тему в родном городе, но увы - не было там ни научного центра, ни учёных с собственной школой по моей специальности. Я написала в Ленинградский институт оптики на предмет поступить туда в аспирантуру (почему-то во всей физике меня влекла оптика, призмы, линзы – они мне были интересны, как они расщепляли свет, вообще всё, связанное со светом меня интересовало). Пришел благоприятный ответ. Но встал в перпендикуляр ректор Даниловский. Что ему? Я так и не смогла себе объяснить его позицию. Возможно - захотелось окоротить малокососку ("Вишь, Ленинград ей подавай!"), потому что он сам писал диссертацию здесь, в городе, в маленькой комнатенке, а сын его в это время стоял в перевернутой табуретке - вместо манежа. (Это он мне поведал, когда я пошла к нему за объяснениями по поводу резолюции на моём к нему обращении, что-то типа "Не считаю целесообразным...").  «Если вы мне дадите гарантию, что поступите в Ленинграде, то я вас туда отпущу». Меня почему-то это напугало – а вдруг не поступлю?

Глупо все это было! Бояться было нечего, надо было давать какие угодно обещания. Но что-то стояло на моем пути в Питер. Может быть, Провидение не пускало – все же это для меня трудный город, у моря, слякотный и сырой. Но как жаль, что мне не удалось там пожить! Благодарить должна я за это Даниловского и свою робость, страх нарушить слово. Короче, написала я в Томск, на свою родную кафедру. Шибаев уже меня знал и мог поручиться по поводу моей настойчивости и трудолюбия. Документы приняли, я получила приглашение, но не к Шибаеву, поскольку он не был кандидатом наук и не имел права вести аспирантов, а к Носкову Дмитрию Александровичу, заведующему кафедрой «Электронные приборы».

Так снова впереди замаячил Томск. Полагала - года на три; вернусь, защищённая, отношение будет другое...

Увы, оказалось - навсегда уезжала.