Однажды в морозный ноябрьский день учительница Джейсона дежурила, когда мы вышли из автобуса. Она отвела меня в сторону и спросила шепотом: «У Джейсона вши?»
«Нет,- сказала я, - он хотел короткую стрижку и я зашла слишком далеко».
«Понятно», - сказала она, отведя глаза.
Потом взяла его под руку, нагнулась на уровень его роста и сказала: «Ну, как дела, мой маленький помощник? Будь так любезен, положи мою сумочку в мой стол».
«Ну, идите работать», - сказала она, отпуская меня.
Она думала, я несчастная мать и что она больше думает о моем сыне, чем я. Может и так. Я встречалась со школьным учителем, который из-за этого не ставил свою машину на парковке у моего дома, говорил, что это может закончиться увольнением. Он вел себя так, как будто у меня нет ребенка. Я тоже. Куда бы мы ни шли, я не брала с собой Джейсона.
Однажды в воскресенье мы ехали по Главной улице к центру и я увидела во встречной машине родителей, с ними был Джейсон. Когда мы проехали, я посмотрела в заднее стекло и увидела, что Джейсон тоже смотрит в заднее стекло. Он все смотрел и проехал слишком далеко, чтобы поговорить. Мне стало очень грустно и в тот день в библиотеке, вспомнив об этом, я снова впала в тоску. Я не могла сосредоточиться. Я ставила штамп «Принято» вместо срока возврата. Я положила локоть на штемпельную подушку и испортила любимую рубашку. Тут и нашлась встряска.
Учительница из кабинета напротив была крикуньей. Сегодня не было исключением. Она сказала: «Итак, внимание. Внимание. Что такое фабрика?»
Никто не отвечает.
Громче: «Что такое фабрика?»
Нет ответа.
Пронзительный крик: «Где работают ваши родители?»
Это сработало. Я кинулась в туалет и заплакала. Все на что я могла надеяться – это работа на фабрике. И, видимо, мой сын тоже. Я нищая, которая бреет сыну голову. Я так же могла жить и в Западной Вирджинии. Над кем я подшучивала, изображая библиотекаря? Люди вроде учительницы Джейсона принимали меня за идиотку. Я так рыдала, что уборщица постучала в дверь, спросить что случилось. Наконец, я успокоилась. Вернувшись домой, позвонила матери и сказала, что больна. Она предложила забрать Джейсона на ночь и утром привезти его в школу.
Как только он ушел, я позвонила в больницу и попросила соединить меня с неотложкой. Мужчине, взявшему трубку, я задала вопрос: «Если принять сто таблеток аспирина, можно умереть?» Он ответил, что сто таблеток могут разъесть стенку желудка, это вызовет кровотечение и человек умрет. Потом он спросил, кто говорит, и я повесила трубку. Принесла в свою комнату пузырек с сотней таблеток аспирина и два стакана воды, высыпала таблетки на кровать, выпила две и две и две. Найдут меня, наверное, мама с Джейсом. Вероятно, когда она высадит его, привезя из школы, они позвонят и не получив ответа, она пошлет его наверх посмотреть не сплю ли я. Может я оставлю на столе записку, что Джейсон не должен видеть меня мертвой. Но что написать? «Дорогие мама, Джейсон, Роза, Филлис, папа и Майк, простите меня за то, что убила себя. С любовью Бев.»?
Я выпила еще две. И в голову пришли строки вроде «Темнее всего перед рассветом» и «Когда приходит зима, может ли весна быть далеко?» Я не поверила им и взяла еще две.
Беременна в семнадцать. Разведена в девятнадцать. Арестована в двадцать один. Покончила с собой в двадцать три. Красивая симметрия. Я взяла еще две.
Мне не нравится моя судьба. Бог дал мне ее. Хоть я и не верю в него, но все еще говорю: «Боже» или «Дай Бог» или «Помоги мне, Боже». Я обещала себе никогда больше не упоминать его. Но о чем я думаю? Я же умру. Еще две. Итого четырнадцать.
Впервые я подумала, что Бога нет, когда мне было двенадцать и я прочла монолог Гамлета. Я не могла заснуть в ту ночь. Ветка шелковицы била в мое окно, пока мистер Джерас на своем заднем дворе снова и снова играл «Отбой». Наверное он был пьян, ведь было поздно. Я закрыла глаза и попыталась представить себя мертвой. На что это похоже - быть чем-то вроде пыли. Ни памяти, ни всего остального. Я даже решила, что это блаженство. Выпила еще две.
Джейсону будет лучше. Даже если он будет жить с моей деспотичной матерью и недалеким отцом. По крайней мере для него мой отец еще не кажется недалеким. Пока. Но подождем, когда ребенок пойдет в старшую школу и попадется на краже пива. Не думать об этом. Взяла еще две.
Мой такой красивый сын сейчас выглядел так, как будто он из концлагеря. Выпила еще две. И еще две. Всего двадцать две теперь.
Я вспомнила свою первую попытку самоубийства. Мне было тринадцать и я была влюблена в шестнадцатилетнего Тревиса Гласкера из нашего квартала. Он носил солнечные очки, говорил, что его зовут Рэй и что он слепой. Я имела глупость пожалеть его и накричать на его друзей, когда они потешались над ним. Однажды Рэй пришел, снял солнечные очки, сказал: «Я могу видеть тебя» и рассмеялся. Его слепота была розыгрышем, в котором участвовали все. Я побежала домой и разрыдалась так громко, что птицы слетели с деревьев. Я взяла бритву из аптечки и нырнула в стенной шкаф. Обняла свою одежду и запела «Конец Мира». Закончив, захотела спеть еще раз. Спела и драма унесла меня, бритва выскользнула из пальцев провалилась между половицами. Я решила, что уже не хочу убивать себя. Еще долго меня бросало в жар при воспоминании об этом. Хотелось забыть об этом навсегда.
Потом это казалось забавным.
Если я не убила себя сейчас, когда-нибудь, наверное, рассмеюсь и над этим. Осуждена за преступление при отце и брате полицейских, езжу на автобусе с кучей малышей, чтобы изображать работу, сделала Джейсона похожим на вшивого. Может когда-нибудь в коробке от обуви мы найдем его фотографии, где он выглядит как маленький Ганди и покатимся со смеху. Что я должна запеть сейчас? «Это моя вечеринка и я умру, если захочу»?
Я решила не делать этого.
Свободное копирование
