В начале июня нас троих: Люду, Додку и меня родители решили отправить в лагерь. Вернее, в лагерь, расположенный в бывшем санатории "Дарьял", ехал я один, а Додка с Людой ехали с детским садом в городок Каджоры, расположенный в горах недалеко от Тбилиси. Кажется, раньше там была летняя резиденция грузинских царей. Мне же предстояло проехать около двухсот километров по Военно-Грузинской дороге, через Крестовый перевал, потом вдоль Терека через все Дарьяльское ущелье. Не помню, кто из нас уезжал раньше, но в один из июньских дней к нашему дому подъехал небольшой автобус, в котором уже сидели несколько ребят с родителями. Распрощавшись с бабушками, погрузился в него и я, не помню, с папой или с мамой, и мы поехали в Рустави, откуда уже всем лагерем должны были выехать в Дарьял. Сорок километров до Рустави я перенёс безболезненно и вскоре мы прибыли на сборный пункт, где уже стояла колонна из двух десятков "Студабеккеров", на которых мы и должны были продолжить путешествие по горам Кавказа, или, как его называют грузины, Кавкасиони.
Мы нашли наш отряд, где я увидел несколько ребят, знакомых ещё по Каштаку, нас погрузили в машину, и путешествие началось. На полу кузова лежали матрасы, на которых мы комфортно расположились. Кузов был накрыт брезентовым тентом, но он был только как крыша, спереди и сзади брезента не было, и мы могли видеть дорогу и местность, по которой проезжали. Помню, мы ехали по Рустави мимо группы женщин-заключённых, которые работали на обочине. Мы махали им руками и кричали: - До свиданья, тёти, мы едем в лагерь.
Они выпрямлялись, и кричал в ответ: - До свиданья, деточки, хорошо отдыхайте!
Первые километров сорок - пятьдесят мы ехали по долине, солнце припекало, ветерок продувал, и все было замечательно. Мы проезжали селения, утопающие в зелени. Особое впечатление производили огромные деревья, усыпанные зелёными шариками с небольшими шипами - будущими грецкими орехами. Недалеко от дороги временами виднелась река, это была Арагви. Видно было, как бурлит ее вода, перекатываясь через камни. Шума воды за гулом моторов не было слышно, но, глядя на буруны, легко себе его представить.
В одном из селений наша колонна остановилась у какой-то придорожной закусочной. Над мангалами поднимался синий дымок, очень вкусно пахло шашлыком. На одном из столов лежал бурдюк с вином, к нему сразу направились несколько мужчин, из сопровождавших нашу колонну. Нам же дали попить воды. Около одного из гигантских ореховых деревьев на цепи сидел небольшой медвежонок, мы сразу окружили его. Кто-то визжал, кто-то пищал, кто-то что-то кричал. Медвежонок испуганно жался к дереву. Подошёл один из грузин - работников закусочной, и сказал, чтобы мы уходили: -Нэ нада дразныт звэра.
Пока мы стояли, мимо нас проходили колонны запылённых "Студабеккеров" с наглухо закрытыми брезентом кузовами. Эти машины на пароходах прибыли из далёкой Америки в Персидский залив. Там их выгрузили, и они уже своим ходом пересекли весь Иран, по Военно-Иранской дороге прибыли в Тбилиси и оттуда по Военно-Грузинской дороге шли на север - на фронт. Они шли мимо нас, одна колонна за другой.
Кто-то из нас сорвал несколько зелёных орехов. Мы стали счищать с них толстый слой кожуры, наши руки тотчас окрасились в коричнево-зеленоватый цвет. Но ядра нас разочаровали: они были ещё в зачаточном состоянии, молочно-белые и неприятные на вкус. Но вот мы поехали дальше. Вскоре мы въехали в горы, и пошли бесконечные серпантины. Машина все время поворачивала то влево, то вправо и, похоже, мой мозжечок не успевал приспосабливаться к этой круговерти. Ребята с интересом рассматривали горы, отары овец, пастухов в бурках и огромных кавказских овчарок, не обращавших на машины ни малейшего внимания, а мне становилось все скучнее и скучнее. Я жестоко укачивался. В каждой машине ехало несколько женщин, это были вожатые, воспитательницы, поварихи и прочий персонал. Кроме того, в нашей машине ехал какой-то офицер, из работников строительства. Помню, это был полный пожилой мужчина, с круглой, как шар головой, в помятой военной форме. Был он то ли бухгалтер, то ли экономист. Даже я понимал, что, не смотря на форму, это глубоко штатский человек. Видимо, это было военное прикрытие нашей колонны.
Увидев моё состояние, женщины и офицер-бухгалтер стали давать мне советы. Одни говорили, что надо сесть ближе к кабине, чтобы меня обдувало ветерком, и смотреть только вперёд. Другие рекомендовали лечь на матрас, закрыть глаза и попытаться заснуть. Я попробовал и то, и другое, но лучше не становилось. Рядом со мной постанывали ещё несколько таких же бедолаг.
А дорога поднималась все выше и выше, становилось прохладно - мы поднимались на Крестовый перевал. Иногда я высовывал нос наружу. Было очень красиво. Ниже нас, по зигзагам дороги пылили колонны машин. Видно было очень далеко. Впереди к небу тянулись заснеженные пики вершин. Несколько раз мы видели разбитые, покорёженные "Студабеккеры": водитель не вписался в вираж дороги и машина сорвалась вниз. На нас, детей, это не производило впечатления, нам было просто интересно. Взрослые реагировали иначе, некоторые женщины крестились. Мы продолжаем подниматься, надсадно ревут моторы. Даже мощный "Студабеккер" с заметным трудом одолевает последние метры перевала.
И вот мы наверху. Холодно, дует сильный ветер. Мы одели все тёплые вещи, которые были у нас. Наверху, на почти плоской площадке несколько домиков. Солдаты, которые служат здесь, ходят в полушубках, ушанках. Говорили, что им здесь год службы засчитывается за два. Не верится, что несколько часов тому назад мы радовались ветерку, который продувал наш кузов, потому что под брезентовым верхом было жарко. Где-то, чуть выше нас виднеется снег.
Нашу колонну почему-то остановили, наш военный комендант пошёл разбираться. Нам разрешили выйти из машин. Справа видим большой крест. Поэтому перевал и носит название - Крестовый. Слева, недалеко от нас, площадка круто обрывается вниз. Небольшой каменный барьер, а за ним обрыв. Мы смотрим вниз с километровой высоты, как из самолёта. Видна извилистая лента Арагви, сверху она кажется тихой и спокойной. А вот и селение, где живёт на цепи несчастный медвежонок. Каким же маленьким кажется оно отсюда.
Начинаем просто замерзать, ведь высота почти два с половиной километра. Но вот слышим: - Дети, дети, скорее по машинам. Нам предстоит долгий спуск вниз. Теперь мотор работает спокойно. Тут уже важнее не мотор, а тормоза. Внезапно к нам в кузов запрыгивает солдат в шинели, в ушанке. Наш офицер кричит ему: - Сюда нельзя, здесь дети.
- Да мне недалеко, всего несколько километров.
- Тебе сказали, нельзя, вылезай из машины.
- Пошёл ты, и солдат прибавил уже знакомое нам слово из трёх букв. - Как ты разговариваешь с офицером!
- Офицеры на фронте, а ты тыловая крыса.
Тут уже на мат перешёл наш Аника-воин, но солдат привалился спиной к заднему борту, поднял воротник шинели и закрыл глаза. Побурчав немного, угомонился и наш доблестный защитник. Вскоре солдат встал и со словами: - Вот видишь, а ты боялась, ловко выпрыгнул на ходу из машины.
Наш вояка снова вскипел: - Его счастье, что он выскочил, а то внизу я бы сдал его коменданту, там бы научили, как с офицерами разговаривать.
Но его никто не слушал, в мальчишеских глазах он "потерял лицо".
Дорога спускалась все ниже, становилось теплее. Скоро мы снова ехали вдоль бурной реки. Но теперь это был Терек. Слева виднелась снежная шапка высокой горы, нам сказали: - Смотрите, это Казбек.
Хотя мы и насмотрелись за эти часы на горы, Казбек произвёл на нас впечатление. Снег на его вершине, на фоне голубого неба, казался ослепительно белым с темно-синими тенями расщелин. Терек все глубже зарывался в горы. Теперь он, нельзя сказать протекал, нёсся по дну глубокого ущелья, отвесные стены которого поднимались на сотни метров вверх. Вода бурлила, разбиваясь об огромные валуны. Небольшие камни она несла, как щепки. Мощь, ярость Терека завораживала. К нему не подходило слово река, это было что-то другое, реки такими не бывают. Дорога была прорублена в скалах на высоте нескольких метров над водой. Временами она переходила то на одну, то на другую сторону реки.
Всего пару лет тому назад Военно-Грузинскую дорогу пытались захватить немцы. Тогда бы они отрезали Закавказье от остальной территории страны. Вдоль дороги виднелись доты, (долговременные огневые точки), иногда вырубленные прямо в скалах. В одном месте посреди реки лежал огромный камень, внутри он был выдолблен и в нем тоже был устроен дот. Даже на нас произвела впечатление проделанная работа. Амбразура его грозно смотрела на дорогу. Не просто было бы уничтожить его немцам, выйди они на Военно-Грузинскую дорогу.
А вот и знаменитая скала "Пронеси, Господи". Дорога входит как бы в полутоннель: скала слева, скала сверху, а справа обрыв к Тереку. Над головой сотни, если не тысячи тонн гранита, как бы парящие в воздухе. Невольно по спине пробегают мурашки, когда въезжаешь под этот свод. Но вот снова над нами синее небо, снова мы слышим рёв Терека, который заглушает шум моторов "Студеров". А ведь под скалой мы его не слышали. Отключаешься от всего, одна только мысль: "Пронеси, Господи". Мне доводилось несколько раз проезжать под этой скалой, а когда возвращался последний раз из Дарьяла в августе 1945 года, её уже не было. Взорвали, посчитав слишком опасной.
А впереди нас ждёт новый сюрприз: слева, далеко наверху, на скале виднеются развалины. Это - замок легендарной царицы Тамары, жившей почти тысячу лет тому назад. Жила она одна, царя при ней не было, и временами ей приходилось приглашать к себе на ночлег одиноких путников, устало бредущих по Дарьяльскому ущелью. Желательно было, чтобы путник был помоложе. Его радушно встречали, вели в баню, потом царица угощала его, чем Бог послал, после чего они удалялись в царицины покои. А утром, так и не отдохнувшего путника слуги царицы сбрасывали со скалы прямо в Терек. Скорее всего, слуги были немыми, а, может быть, они сами демонстративно отрезали себе языки, чтобы невзначай не угодить в Терек вслед за жертвой Тамары. Они же видели, как бережно относится она к собственной репутации. Так как в те далёкие годы в Грузии не было своей Джессики (актриса Энджела Лэндсберри), из американского телесериала "Она написала убийство", (которым нас уже третий год достаёт четвёртый канал), то никому не приходило в голову расследовать, чьё же это тело несёт к морю Каспию буйный Терек, и как этот несчастный туда угодил.
До Орджоникидзе (он же Владикавказ, он же Дзауджикау) остаётся около восьми километров. Наша колонна сворачивает с Военно-Грузинской дороги направо. Проезжаем ещё несколько километров по горному серпантину и, наконец, мы приехали. Машины останавливаются около большого трёхэтажного дома, расположенного на склоне горы.
Это и есть бывший санаторий "Дарьял", а теперь наш пионерский лагерь. Два крыла здания выкрашены в светло-жёлтый цвет. Средняя часть, выступающая полукругом, полностью, от первого до третьего этажа застеклена. Входишь внутрь, попадаешь в огромный холл с полом, покрытым серым мрамором. Потолок его - третий этаж дома. По обеим сторонам холла белые мраморные лестницы ведут на второй этаж. Поскольку дом расположен на склоне горы, трёхэтажный он с фасада, задняя часть его двухэтажная. Даже здесь слышно, как внизу, у подножья горы шумит река Армхи.
Местность очаровательная. Горы на нашем берегу Армхи покрыты густым лесом. За рекой поднимается огромная гора. Она тянется вдоль реки на несколько километров, деревьев на ней нет. Она довольно высокая, но вершина её срезана и плоское плато протянулось более, чем на километр. У неё и название соответствующее - Столовая гора. Края плато сначала круто обрываются вниз, ещё более делая гору похожей на гигантский стол или комод. Дальше склон ее, обращённый к нам, полого спускается к реке. На склоне Столовой горы видны несколько аулов. Светлеют сакли, видны высокие ингушские родовые башни. Но самих ингушей здесь нет. Их, как и чеченцев, выселили в феврале этого года в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию, а опустевшие аулы заселили грузинами. Часть ингушей-мужчин ушла с оружием в горы. Их разыскивают и воюют с ними отряды внутренних войск. Недалеко от нас, ближе к реке, расположена застава. Мы часто видим группы солдат с автоматами. Видимо, на них, в числе других, возложена и задача по охране нашего лагеря. Среди мальчишек ходят рассказы, что солдаты ночами (почему ночами?) выезжают на операции, что воюют с ингушами, что несут потери. Что правда, что вымысел в этих рассказах, я сейчас не знаю.
Недалеко от нас находится "дача Баталова". Баталов - это не наш современник, знаменитый актёр Алексей Баталов, а его дядя, Николай Баталов, один из ведущих актёров старого МХАТа. Особенно широко он стал известен по советскому культовому фильму начала 30-х годов "Путёвка в жизнь", где он сыграл одну из главных ролей. Он болел туберкулёзом, и врачи рекомендовали ему Кавказ. Правительство то ли построило для него, как мы теперь называем, коттедж, здесь, в самом сердце Кавказа, то ли передали особняк, который построил здесь для себя какой-то богач ещё до революции. Последнее кажется мне более вероятным. Дом был хорош.
Такой коттедж и сейчас не стыдно было бы иметь какому-нибудь "новому русскому" на Рублевском шоссе. Он был двухэтажный, красивый по архитектуре, с очень толстыми стенами, выкрашенными в светло-голубой цвет. Он тоже стоял на склоне горы и с фасада его открывался замечательный вид не только на Столовую гору, но и на дорогу, которая ведёт к "Дарьялу" из Дарьяльского ущелья и, насколько я помню, на виднеющиеся вдали скалы Дарьяльского ущелья. К сожалению, к тому времени дом был уже разграблен. Двери и окна были выбиты, мебели не осталось никакой. На стенах какие-то надписи карандашом, непристойные рисунки. Кто это сделал, то ли ингуши, которые жили раньше в этих краях, то ли солдаты, которые этих ингушей выселяли, то ли грузины, которые въехали в опустевшие аулы ингушей.
От нашего "Дарьяла" к дача Баталова вела довольно широкая пешеходная дорожка, по обеим сторонам которой густо росли кусты фундука. Дача была на одном уровне с нашим санаторием, дорожка шла строго горизонтально. Нам не разрешалось ходить на дачу Баталова, но мы периодически удирали туда из лагеря, играли, бегали по пустым комнатам. Дом умирал, мы это чувствовали, и нам было жалко его. Сейчас, наверное, от него не осталось и следа.
Места кругом были благодатные. Леса во многом состояли из диких яблонь, груш, алычи. Многие груши были огромные, иную даже взрослый человек не смог бы охватить. Прогалины густо зарастали малиной. Очень много было фундука, хотя к тому времени он был ещё незрелым. Естественно, что мы, как и положено мальчишкам, смывались из лагеря и совершали походы за малиной и алычой, которые к этому времени уже поспели. Ели и кислые яблоки, и вяжущие рот груши, от которых иногда прихватывало живот. Как-то ребята прибежали из малинника и рассказали, что они пришли туда и вдруг услышали, как урчит и покряхтывает, поедая ягоды, медведь. Я с ними тогда не был, но говорили, что медведи в тех местах встречались.
Несколько грузин из близлежащих аулов работали в нашем лагере. Помню, они говорили, что им здесь не нравится, что переселяли их в опустевшие ингушские аулы в приказном порядке, не интересуясь, согласны они, или нет. Они же, как было видно из их слов, были совершенно не согласны. Но, напоминаю, все это было в июне 1944 года, они понимали, что начни они выражать своё несогласие властям, запросто могли бы вместо Дарьяла загреметь в Сибирь вслед за чеченцами и ингушами. Все-таки, грузины, в основном, земледельцы, а какое земледелие может быть на высоте около двух километров. Во всяком случае, я не помню, чтобы мы видели там сады или огороды. В тех краях основное занятие населения - овцеводство. Летом там было хорошо - много солнца, но не жарко, в отличие от знойного Тбилиси, все же сказывалась высота. Но представляю, как скучно было там зимой, когда все завалено снегами и жизнь людей в это время мало отличалась от той, которую вели люди в этих горах и сто, и тысячу лет тому назад.
Первая смена пролетела незаметно, и я снова вернулся на Сухумскую. Очень рад был увидеть всех снова, ведь я первый раз в жизни отлучился из дома на такой долгий срок. Не увидел я только папу. Он работал в Рустави, и каждый день вместе с несколькими сотрудниками ездил на работу из Тбилиси на машине. Когда я был в Дарьяле, их машина попала в аварию, и папа с переломом руки и сотрясением мозга лежал в больнице. Папа потом рассказывал, что в больнице, определив у него перелом руки, сразу наложили гипс, забыв побрить руку, а когда пришло время снимать, его сдирали с руки вместе с волосами. Ощущение, как говорил папа, было не из приятных.
Насколько я понимаю, пребывание в лагере несколько расширило мой кругозор. Помню, как вечером после приезда, я, рассказывая маме и бабушкам о лагере, задал им популярную у нас там загадку:
- Угадайте, что такое: между ног болтается, на Х называется, как увидит П, поднимается?
Мама как-то стушевалась, а бабушка Варя не преминула сухо заметить, что раньше дети подобных загадок родителям не задавали. Бабушка Лида только посмеивалась.
Видя, что и они загадку не разгадали, я торжествующе закричал:
- Нет, это совсем не то, что вы подумали, это хобот у слона. Он у него болтается между ног, а когда слон видит пищу, хобот поднимается.
И я засмеялся довольный, но ответного смеха не последовало. Меня сухо попросили рассказывать о лагере дальше, но без подобных загадок. Я продолжил рассказ, но уже без энтузиазма. Я не понимал, почему загадка, которая в нашей среде всегда вызывала громкий смех, почему-то явно не понравилась ни маме, ни бабушкам.
