28 мая. Узкое.
1932 год. - На Украине голод. Он произведен распоряжениями центральной власти - не сознательно, но бездарностью властей. Доходило до людоедства[1] - хотя украинское правительство исполняло веления Москвы. Крестьяне бежали в Москву, в Питер много детей вымерло. В то же время в связи с неприятием колхозов (Второе (народное) Крепостное Право - Всесоюзная (народная) Коммунистическая Партия) ‹последовали репрессии›. Л. Н. Яснопольский [2] бежал из Киева от голода в Москву.
В феврале 1932 года я так и не мог видеть Молотова, так как он сидел целые дни и вечера в связи с какими-то происходящими в это время аграрными преобразованиями. Мне кажется, в это время шла какая-то большая работа по учету колхозов и совхозов?
В это время Молотов только принял Гамова[3] , который его обманул и не вернулся. Молотов был тогда еще homo novus и только приобретал влияние. Я встретил Гамова в Париже, и он сразу - в разговорах и поступках - ясно выступал, открыто говорил об условиях нашей жизни - о терроре и бестолочи. Гамов имел большой успех как ученый своими мировыми ‹работами›.
В конце концов Молотов поручил мое дело Куйбышеву, который прочел мою записку, и в связи с этим я имел с ним короткий разговор. Впечатление от него было скорее благоприятное. Очень ‹был› любезен. «Зачем же Вы хотите уехать?» - ‹спросил он›. Я ему сказал, что они заставляют меня уехать, так как здесь - без заграничных командировок - я не могу иметь нужных для меня условий научной работы. Я желаю этого избежать, так как работа, которую я здесь веду, мне дорога и ломать ее я не хотел бы. «Вы меня заставляете ‹уехать, - говорил я, - не давая возможности вести основную мою работу, которой я, как ученый, жертвовать не могу и где я дошел до больших обобщений».
Куйбышев, который произвел на меня впечатление порядочного человека, заявил мне, что я могу ехать, но он просил меня пробыть ‹в Москве› еще несколько дней и принять участие в Совещании по гелию, которое на днях ‹должно было› состояться в Кремле под его председательством.
Я согласился, конечно. Еще 3-4 дня пришлось ждать. Перед этим я был на гелиевом Совещании в Госплане (под председательством Сыромолотова, одного из убийц царской семьи[4] ). В этом совещании мне пришлось выступить. Совещание ‹было› беспорядочное. Я выступил с указанием необходимости снять засекречивание, считая, что это позволяет работать хуже, без критики, и фактически дело не двигается. Как будто и Сыромолотов ‹меня› поддерживал.
Возвращаясь к куйбышевскому совещанию, я увидел там многих из тех лиц, которые были немного недель тому назад в Госплане. Мое появление произвело сенсацию; но кроме них здесь было много важных чиновников и дельцов, среди которых огромное большинство были евреи, мне незнакомые. Некоторые из них держали себя комично важно. Один из них (фамилию которого не помню) погиб во время воздушной катастрофы - какой-то заместитель наркома. Я здесь защищал ту же точку зрения о необходимости гласности в вопросе о гелии, указывая, что при отсутствии критики работа идет неизбежно ухудшаясь и сводится на нет. В заключительном слове Куйбышев присоединился к моему мнению, но ничего из этого не вышло.
Я помню, что в 1932-1933 ‹годах›, когда я был за границей, меня поразило в заграничной эмигрантской печати малое влияние, которое в ней занимал голод ‹в нашей стране›. И близкие мне ‹люди› этого не сознавали. Иностранные корреспонденты в Москве указали на это много позже.
Перед отъездом из-за границы я получил трогательное прощальное письмо от Фед. Изм. Родичева[5] . Он как бы сознавал, что мы ‹больше› не увидимся. Не знаю, вывезла ли Ниночка тот архив, который мы оставили у нее в Праге, когда уезжали в Россию, когда она переехала в Америку [6] .
Когда мы приехали в Прагу, незадолго перед этим умерла Анастасия Сергеевна Петрункевич - один из наших друзей, наиболее близких и дорогих. Иван Ильич ‹Петрункевич› умер раньше. Есть его «Записки» (и у меня) интересные[7] . Надеюсь, сохранилась наша переписка с Анастасией Сергеевной. Я думаю - так мне тогда казалось, и я как-то говорил об этом с Иваном Ильичом, - что у Анастасии Сергеевны - эпистолярный талант.
